Мы собрались продолжить путь домой, когда объявился давешний джип и капитан вылез из него, чтобы снова с нами пообщаться, хоть никто его о том не просил. Его аккуратное доброжелательное лицо явилось нам в открытом боковом окошке с дедовой стороны.
— Мистер Воглин, — сказал капитан, — я хочу извиниться за то, что участвовал в этой печальной операции. Искренне стыжусь и совсем не желал бы всего случившегося, но... но я не мог уклониться. — Капитан огорченно усмехнулся. — Я на государственной службе. И должен делать то, что прикажут.
— Нет, не должен, — возразил дедушка.
— Вы принимаете мои извинения?
Впервые дел посмотрел на этого человека:
— Не тревожься о том, сынок. Пожалуйста, катись-ка с моего ранчо и никогда не возвращайся.
Лицо капитана исчезло из виду, поскольку старик нажал педаль газа и пикап дернулся вперед. Дед не оборачивался в отличие от меня. Я обернулся, стал высматривать караван грузовиков и джипов, извивающийся в восточном направлении под завесой золотистой пыли, лишая души жизнь моего дедушки.
— Авось не забудут ворота закрыть, — тихо сказал он.
«Зачем?» — подумал я. Ворота нам уже ни к чему. Заборы тоже. Хотелось плакать, трудно было сдержаться, но я принял решение перетерпеть, пока не останусь в одиночестве. Ежели дедушка слезы не льет, так и мне негоже.
Закат разыграл целый спектакль над горами — яркое веселое цирковое представление румяных облаков и лучистого неба. Спектакль вызвал у меня отвращение.
Приехав, мы остановились у самого крыльца, чтобы выгрузить наши военные припасы. Крусита сидела на веранде вместе с пятерыми своими детьми и поджидала нас. Рыдать начала, стоило нам, нагруженным, приблизиться к ней.
— Мистер Воглин, — плакала она, — мистер Воглин! — И дрожала, вытирая фартуком красивую свою физиономию.
Дед потрепал ее по плечам.
— Не плачь, Крусита, все в порядке. Нас пока не вымели. — Она продолжала стенать, припав к нему. — Прошу, не плачь, — ласково проговорил он. — Сооруди нам что-нибудь поесть. Мы проголодались. Мальчик проголодался.
Вот лжец! У меня тоже не было никакого аппетита. Никакого, кроме как к войне и мщению.
Дети, смуглые и грязные, настороженные, словно совы, тихо сидели в ряд и глазели на нас.
— Все готово, — заверила Крусита, — только подогрею маленечко. — Пошла в дом, в кухню, я и дед потащили туда же наши коробки с фронтовым рационом. Дом был сумрачен и прохладен, полон угрюмых теней, в воздухе витали горе и беда.
Дедушка зажег две керосиновые лампы, а Крусита загромоздила газовую плиту фасолью, картошкой, мясом, блинчиками, соусом и кофе.
