И услышал в ответ что матушка запрещает ей не только даже думать о браке с моряком, пусть тот был бы сам лорд-адмирал, но даже видеться с Питером.
– Но… почему? – только и смог спросить он. Только из-за того, что я моряк? Но ведь и муж твоей матушки и твой отец…
Именно поэтому, – сообщила Джемма, смахнув слезу. Мой отец… они с мамой очень любили друг друга. Я была маленькой девочкой, когда он погиб, но я помню, как родители относились друг к другу. Помню, как мама бывала счастлива, когда отец возвращался из плавания. Но однажды он не вернулся, и мама долго плакала… Я до сих пор помню, как разозлилась она когда я сказала что ты сам капитан…
– Разозлилась? Но почему?
– Потому что папа редко бывал дома, а потом совсем не вернулся. Мама говорила что не хочет мне такой судьбы и еще… прости что у вас, мореходов в каждом порту по женщине и вам невозможно доверять – а таких как был мой отец теперь не сыскать…
– Значит, – проговорил Питер. – больше всего она боится, что тебя постигнет ее участь?
– О, Питер, – всхлипнула Джемма – но я боюсь того же…
Оставив невеселые воспоминания, Питер вышел в тесную, грязную переднюю, скудно освещенную дешевой свечой. В конце виднелась шаткая лестница, исчезающая в темноте.
Спустившись в холл он надел треуголку и вышел в приветившее его дождиком лондонское утро. Путь его лежал к Ньюгейтским докам – к хозяевам его нынешнего судна, решившим сделать его капитаном, к людям которые будут решать – куда ему плыть. Когда-нибудь – может довольно скоро будет у него свой корабль, а то и не один, но пока – увы и увы…
Накрапывал дождь, но улица была полна народу. Питер осторожно перешагивал водосточные канавы посреди мощеной кривым булыжником улицы; грязная вода лениво текла среди мусора. Мимо со скрипом прокатила тележка старьевщика, до отказа забитая старым хламом; вроде ломаных табуретов, обтрепанных кафтанов и мятой луженной посуды. Точильщик острил ножи, принесенные тут же переминающимися с ноги на ногу и болтающими кумушками, летели искры; работа не мешала ему сладко улыбаться ближайшей к нему молодой женщине в розовом чепце. Проезжали кареты, грохотали ломовые телеги, время от времени покачиваясь на руках дюжих ливрейных лакеев, проплывали носилки-портшезы с почтенными дамами или юными мисс внутри. Питеру этот способ передвижения не нравился – в плаваниях на Восток он часто видел как тащат похожие носилки, тяжко сгибаясь, прикованные к ним за ошейники рабы (да и вообще длинные деревянные ящики с дверцами уж слишком напоминали на его взгляд гробы). По улицам катилась пестрая толпа. Бедняки в обтрепанной одежде соседствовали с солидными господами.
