Экспедиция в Западную Европу Сатириконцев: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова | страница 7

И вотъ, с ели бы кто-нибудь хотѣлъ найти въ этомъ бѣшенномъ потокѣ Сандерса — ему было-бы очень легко это сдѣлать: стоило только влѣзть на любую крышу и посмотрѣть внизъ… Потому что, среди бѣшеннаго потока людей, маячила только одна неподвижная точка — голова задумавшагося Сандерса, подобно торчащему изъ воды камню, вокругъ котораго еще больше бурлитъ и пѣнится сердитая стремнина.

Однажды я сказалъ ему съ упрекомъ:

— Знаете что? Вы даже ходите и работаете изъ-за лѣни.

— Какъ?

— Потому что вамъ лѣнь лежать.

Онъ задумчиво возразилъ:

— Это пара…

Я побѣжалъ къ себѣ въ номеръ, взялъ папиросу, и вернувшись, замѣтилъ, что не опоздалъ:

— …доксъ, — закончилъ онъ.

Сандерсъ человѣкъ небольшого роста, съ сонными голубыми глазами и такими большими усами, что Крысаковъ однажды сказалъ:

— Вы знаете, когда Сандерсъ разговариваетъ, когда онъ цѣдитъ свои словечки, то часть ихъ застреваетъ у него въ усахъ, а ночью, когда Сандерсъ спитъ, эти слова постепенно выбираются изъ чащи и вылетаютъ. Когда я спалъ съ нимъ въ одной комнате, мнѣ часто приходилось наблюдать, какъ вылетаютъ эти застрявшія въ усахъ слова.

Сандерсъ промямлилъ:

— Я брежу. Очень про…

— Ну, ладно, ладно. …сто? Да? Вы хотѣли сказать: «просто»? Послѣ договорите. Пойдемъ.

При его медлительности, у него есть одна чрезвычайная страсть: спорить.

Для того чтобы доказать свою правоту въ спорѣ на тему, что отъ царь-колокола до царь-пушки не триста, а восемьсотъ шаговъ, онъ способенъ взять свой чемоданчикъ, уложиться и, ни слова никому не говоря, поехать въ Москву. Если онъ вернется ночью, то, не смущаясь этимъ, пойдетъ къ давно забывшему этотъ споръ оппоненту, разбудитъ его и торжествующе сообщить:

— А что? Кто былъ правъ?

Таковъ Сандерсъ. Забылъ сказать: его большіе голубые глаза прикрываются громадными вѣками, которые непосѣдливый Крысаковъ называетъ шторами:

— Ну, господа! Нечего ему дрыхнуть! Давайте подымемъ его шторы — пусть посмотритъ въ окошечки. Интересно, гдѣ у него шнурочекъ отъ этихъ шторъ. Вѣроятно, въ ухе. За ухо дернешь — шторы и взовьются кверху.

Крысаковъ очень друженъ съ Сандерсомъ. Иногда остановитъ посреди улицы задумчиваго Сандерса, сниметъ ему котелокъ и, не стѣсняясь прохожихъ, благоговейно поцелуетъ въ начинающее лысеть темя.

— Зачемъ? — хладнокровно осведомится Сандерсъ.

— Инженеръ. Люблю я чивой-то инженеровъ…

Южакинъ.

Четвертый изъ нашей шумливой, громоздкой компаніи — я.

Изъ всехъ четырехъ лучшій характеръ у меня. Я не такъ безшабашенъ, какъ Крысаковъ, не особенно разсудителенъ и сухъ, чемъ иногда грешитъ Мифасовъ; делаю все быстро, энергично, выгодно отличаясь этимъ свойствомъ отъ Сандерса. При всемъ томъ, при нашихъ спорахъ и столкновеніяхъ — въ словахъ моихъ столько логики, а въ голосѣ столько убѣдительности, что всякій, сразу чувствуетъ, какой онъ жалкій, негодный, безталанный дуракъ, ввязашись со мной въ споръ.