— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ. — Она перевела духъ и произнесла болѣе или менѣе рѣшительно:
— Я вамъ уже давно хотѣла сказать, господинъ Сандерсъ… Всякій разъ, когда я прихожу къ вамъ, по дѣлу, вы задерживаете меня на пять, десять минуть. И мы остаемся одни… остаемся одни…
— Одни, фрау Мюллеръ, одни.
Она рѣшила, что я ее понялъ, и улыбнулась увядшими ленточками губъ, одинокимъ, застѣнчивымъ выглянувшимъ зубомъ.
— Вы понимаете, господинъ Сандерсъ?.. Вы понимаете?.. Въ этомъ городѣ — такія, такія сплетни.
Она слабо указала на балконъ противоположнаго дома и повторила.
— Это настоящее сплетничье гнѣздо, господинъ Сандерсъ.
Я героически справился съ душившимъ меня смѣхомъ и любезно сказалъ:
— Фрау Мюллеръ… Вы забываете, что я слишкомъ старъ, чтобы подавать еще поводы къ сплетнямъ.
Она отрицательно покачала головой. И взявъ тазъ, зашлепала туфлями, гордая своей незапятнанной репутаціей въ прошедшемъ, настоящемъ и будущемъ.
Какъ бы раскаркалось сплетничье гнѣздо, если бы узнало, что иногда я угощалъ фрау Мюллеръ вкуснымъ швейцарскимъ шоколадомъ!
Мы мало разговаривали другъ съ другомъ послѣ нашего объясненія; только разъ, — когда я попросилъ ее выбросить почти цѣлой хлѣбъ и большой кусокъ полузасохшаго сыра, она грустно сказала:
— У васъ, вѣроятно, давно нѣтъ матери, господинъ Сандерсъ?
— Не скажите, — возразилъ я уклончиво.
— Почему же она не научила васъ покупать ровно столько, сколько вамъ нужно, господинъ Сандерсъ?
Я скромно отвѣтилъ:
— Мы еще дикари, фрау Мюллеръ, и рѣдко закусываемъ въ одиночку. При разсчетѣ на число желудковъ легче ошибиться, чѣмъ на вмѣстительность одного.
Въ ея взглядѣ свѣтилось глубокое сожалѣніе.
Разставаясь, я сказалъ ей:
— Я уѣзжаю, фрау Мюллеръ… Ваша комната была верхомъ совершенства, ваша любезность превосходила все, мною доселѣ видѣнное. Я уѣзжаю съ глубокою грустью и лучшими воспоминаніями.
Она подняла на меня кроткіе, блѣдные глаза и жалостно сказала:
— Господинъ Сандерсъ, мнѣ такъ жаль, что вы уѣзжаете… Очень, очень жаль…
Въ моей головѣ пронеслись ботинки и платье, которыя я самъ чистилъ, въ порывѣ сыновьяго почтенія, нѣсколько плитокъ шоколаду и два-три букета цвѣтовъ подаренныхъ ей, когда она возвращалась съ кладбища, гдѣ покоился прахъ ея мужа, и я подумалъ:
— Ты заслужилъ эту скорбь, Сандерсъ, и это морганіе маленькихъ мутныхъ глазокъ, за которымъ сейчасъ польются слезы… Не надо слезъ, не надо…
— Ахъ, господинъ Сандерсъ! Это ужасно, что вы теперь дѣлаете, именно теперь.
