Пестрые сказки | страница 29

Съ сими словами изчезъ мой Игоша и мнѣ жаль его стало.

Галлеръ прежде меня замѣтилъ что въ ту минуту когда мы засыпаемъ, но еще не совершенно заснули, все что для насъ было легкимъ очеркомъ, получаетъ образъ полный и определенный.

Жанъ-Полъ-Рихтеръ.

Лысый Валтеръ опустилъ перо въ чернильницу и заснулъ. Въ туже минуту тысячи голосовъ заговорили въ его комнатѣ. Валтеръ хочетъ вынуть перо, по тщетно, — перо прицѣпилось къ краямъ чернильницы; въ досадѣ онъ схатываетъ его обѣими руками, — все тщетно, перо упорствуетъ, извивается между пальцами словно змѣя, ростетъ и получаетъ какую-то сердитую физіогномію. Вотъ изъ узкаго отверстія слышится жалостный стонъ, похожій то на кваканье лягушки, то на плачъ младенца. — „¿Зачемъ ты вытягиваешь изъ меня душу?” говорилъ одинъ голосъ „она такъ же какъ твоя безсмертна, свободна и способна страдать.” —,Мнѣ душно” говоритъ другой голосъ, — ты сжимаешь мои ребра, ты точишь плоть мою, — я живу и страдаю.”

Между тѣмъ дверь отворилась и Волтеровскія кресла, изгибая спинку и медленно передвигая ножками, вступали въ комнату и на Волтеровскикъ креслахъ сидѣлъ надувшись колпакъ; онъ морщился, кисть становилась ежемъ на его темѣ и онъ произнесъ слѣдующія слова: Ру, ру, ру! храпъ, храпъ, храпъ! усха, усха, усха! молчите слабоумные! отвѣчайте мнѣ: ¿слыхалили вы о вязальныхъ спицахъ? вашъ мѣлкій умъ постигалъ ли когда нибудь чулочную петлю? Въ ней начало вещей и пучина премудрости; глубокомысленныя нити зародили петлю; петлю создали спицы; спицы съ петлею создали колпакъ, вѣнецъ природы и искусства, альфа и омега вселенной, лебединая пѣснь чулочного мастера. Здѣсь таинство! все для колпака, все колпакъ и ничего нѣтъ внѣ колпака!”

Перо взъерошилось, чернильница зашаталась и хотѣла уже брызнуть на колпакъ своею черною кровію. Горе было бы колпаку, еслибъ въ самое то время не раздалось по комнатѣ: „шустъ, шустъ клапъ, шустъ шустъ клапъ” и красная съ пуговкой туфля, кокетствуя и вертясь на каблукѣ не прихлопнула крышечку чернильницы. — Чернильница принуждена была выпустить перо, а перо безъ его души, какъ мертвое, упало на столъ и засохло съ досады.

„Ру, ру, ру, моя красавица, скажи: ¿какой чулочный мастеръ могъ создать такое чудо природы, такую красоту неописанную?”

— Шустъ, шустъ клапъ —, отвѣчала туфля, — меня создалъ не чулочный мастеръ, а тотъ, кто превыше чулочнаго міра, кто топчетъ чулки, отъ кого прячутся башмаки, и самые высокіе ботфорты трепещутъ; меня создалъ сапожникъ! —