Еще до зари к бунгало явился необыкновенно веселый старик в сопровождении лошади. Скакун оказался маленькой костлявой клячей с понурой головой и печальными глазами. Владелец энергично похлопывал ее по бокам и широко улыбался, демонстрируя остатки почерневших от бетеля зубов. Он явно давал понять, что его лошадь — самое сильное и надежное средство передвижения из всех имеющихся в Третесе и мне не придется сожалеть ни об одной рупии из той умопомрачительной суммы, за которую он дал мне ее напрокат.
Я взобрался на круп, испытывая стыд оттого, что эксплуатирую столь несчастное создание. Горец с силой подтолкнул ее, и я черепашьим шагом двинулся по деревне, почти касаясь стременами земли.
Вскоре дорога стала круче. Лошадь мрачно поглядела на уходящую в гору тропу, тяжело задышала, как в запале, и встала. Ее хозяин понимающе улыбнулся и свирепо дернул за повод. Коняга не двинулась с места. Бурное урчание подо мной свидетельствовало о застарелом несварении желудка у бедной клячи, и я из жалости слез. Она тут же шустро зарысила вверх, помахивая хвостом.
Пройдя с полмили, мы добрались до ровной площадки, и проводник счел, что арендатору настало время вновь сесть в седло. Поначалу все шло гладко, но через десять минут животное замедлило шаг, а потом и вовсе остановилось. Старик опять натянул поводья, причем с такой силой, что они лопнули. Теперь лошадь сделалась в буквальном смысле неуправляемой, и я счел за благо слезть. Перенося ногу, я оперся о стремя, в результате чего оборвалась подпруга.
По мере того как с лошади спадали одна за другой детали амуниции, она становилась все более понурой, и я не мог заставлять ее и далее играть непосильную роль транспортного средства. Мы побрели пешком. Подъем проходил медленно: каждые полчаса приходилось останавливаться и ждать, пока подтянутся мой дорогостоящий скакун со своим владельцем.
Мы шли через причудливый, волшебный лес, полный орхидей и древовидных циатей, чьи голые изящные стволы венчались похожими на гигантские папоротники гребнями. Немного выше мы попали в казуариновую рощу, отдаленно напоминавшую сосновую; деревья росли широко, свободно, на значительном расстоянии друг от друга, длинные иголки свисали с веток, обросших пучками бородатого мха. Через пять часов пути показался маленький лагерь — четыре низенькие хижины под соломенной кровлей. Возле саманных стен стояли большие корзины, до краев наполненные ярко-желтой серой. Из хижин вышли несколько мужчин и стали настороженно разглядывать меня. Все были невысокого роста, смуглые, босые, одеты в рваные рубахи и саронги; их головы украшали разнообразные уборы — от сплющенных фетровых шляп и заштопанных
