Друзья уходили, не зная, какое облегчение испытывал я, закрывая за ними дверь. Они повторяли попытки, приблизительно до конца марта, после чего мой телефон замолчал.
С работы меня как ни странно не уволили, впрочем, я не испытал ничего, узнав об этом.
Жизнь потекла неспешным мутным потоком. Ничего в сущности не поменялось.
Я остался наедине с самим собой. Ни друзей, ни родственников, лишь полусумасшедшая старушенция да сослуживцы, о существовании которых я забывал, как только заканчивался рабочий день.
Странно, конечно, но я не ощутил никаких изменений в своем существовании. Встреч с друзьями больше не было, и я не жалел об этой потере. Все равно почти все встречи проходили под звон стаканов, и потом мало что вспоминалось. А стоит ли жалеть о том, чего не помнишь?
Единственным днем, когда я мог себе позволить выпить, стал четверг. Что-то не давало мне покоя в этот день. Что-то заставляло сидеть у окна на старом табурете и напряженно смотреть на освободившуюся от снега площадь в ожидании шести часов утра.
Она больше не появлялась на той скамейке, рядом с ожившим ближе к лету фонтаном, и я, вспоминая то февральское утро, когда мне хотелось крикнуть ей в лицо, что она ошиблась, приняв меня за него, начинал сомневаться. Мне начинало казаться, что я упустил какой-то многообещающий шанс, возможно, единственный шанс поменять маршрут и вырваться с дорожного кольца.
Потом пришла новая зима — нынешняя зима. Как-то так получилось, что под Новый год я вновь очутился в давно забытой компании друзей. Давно забытое залихватское веселье захлестнуло и накрыло меня с головой. И когда я всплыл на поверхность, было уже третье января. Я лежал все на той же нерасправленной кровати, а моя одежда, как и год назад, была несвежей и измятой. И, как и год назад, в памяти была пустота.
А вечером явилась окончательно спятившая старуха и попросила меня подыскать себе жилье где-нибудь в другом месте, где я смогу без ущерба для ее авторитета водить к себе пьяную компанию, затевающую драки с соседями и бьющую подъездные стекла.
Я не стал спорить и довольно скоро нашел себе новое жилье. Дом находился неподалеку, но стоял во дворах, и из своего нового окна я мог видеть лишь старые клены и занесенную снегом детскую площадку.
В последний четверг я проснулся в половине шестого и без всяких раздумий, словно давно уже все для себя решил, оделся и вышел в холодную утреннюю темноту.
Площадь встретила меня мертвой тишиной, бледными фонарями и засыпанным снегом фонтаном. Я добрался до той скамейки и сел прямо в снег, покрывающий ее толстым мягким слоем. Меня охватило непонятное тревожное волнение, когда я увидел свой бывший дом и электронные часы над магазином, показывающие шесть утра.
