Я не помню, для чего прислонился лбом к оконному стеклу, не помню, для чего стал всматриваться в желтоватую темноту. В сущности, я не помню даже, удивился ли я, увидев человеческий силуэт на самой дальней скамейке. Само по себе это зрелище едва ли было достойно удивления: да, стояла зима, и часы показывали шесть утра, и скамейки утопали в снегу, который безостановочно валил всю новогоднюю ночь. Но новогодняя ночь для того и создана, чтобы люди, скоротав ее, просыпались в самых неожиданных местах. Кто-то просыпается в съемной квартире на нерасправленной кровати, кто-то — на заснеженной лавочке у спящего фонтана. У каждого своя тропа в ночи и свои часы на запястье. Однако в то зимнее утро все обычное преломлялось через призму моего состояния и порождало странные причудливые ощущения.
Яркий электрический свет заливал игрушечную кухню, а занавесок не было, и стойкое, граничащее с уверенностью чувство, что человек, одиноко сидящий на холодной скамейке, смотрит в мое окно, посетило меня.
Не знаю почему, но я испугался. Вероятно, мои нервы просто устали от праздника. Быстро отступив от окна, я щелкнул кнопкой выключателя. Потрепанное отражение исчезло — я сделался невидимым.
Еще одна бутылка шампанского появилась в моих руках. На этот раз я вытащил пробку аккуратно, стараясь не шуметь.
Придвинул табурет к подоконнику и сел. Площадь лежала подо мной как на ладони: белый прямоугольник, окаймленный асфальтом. Унылые серые плиты жилого массива обступали этот прямоугольник. Колючие зимние звезды красиво мерцали. Из открытой форточки тянуло прохладой, но я ничего не замечал, пытаясь осторожно рассмотреть сидящего на скамейке. Мешало расстояние, но то, что это женщина и женщина молодая, я понял сразу. На ней была короткая шубка из какого-то светлого меха и белая вязаная шапочка. Только безосновательная уверенность в том, что минуту назад женщина смотрела в мое окно, подсказывала мне, что она жива, что это не скульптура, появившаяся здесь в мое отсутствие.
Добрых двадцать минут сидел я в темноте, наблюдая и слыша лишь мерное гудение холодильника.
Ее скульптурная неподвижность сбивала меня с толку и начинала беспокоить, я похлопал по карманам. Вспомнил, что оставил сигареты на комоде, возле телевизора.
В кухню я вернулся через две минуты не больше. Скамейка была пуста, и на всей площади, и в отдалении, среди серых домов я не смог различить ни единого человека.
Помню, как я неторопливо, задумчиво курил, глядя сквозь стекло на мертвую безлюдную площадь, и какое-то непонятное жуткое одиночество ощутил я в те короткие минуты. Словно весь город, посреди которого я сидел на табуретке, состоял из таких вот мертвых заметенных снегом улиц и площадей.
