Мой близкий родственник из далекого города был при смерти, и я хотел сегодня покупать билет, но не купил, потому что из второй телеграммы узнал о внезапном выздоровлении.
После этой телеграммы и напала на меня тоска, из-за которой пришлось идти на набережную. Моя тоска, видите ли, любит тишину и свежесть, а в пестрящем шуме улицы рвется наружу, доставляя неудобство мне и окружающим.
Близкий родственник дорог мне, хоть и живет в далеком городе. Живет он очень небогато, и, следовательно, не ускользнувшее наследство было причиной моей тоски. Наоборот, мне надлежало радоваться сэкономленным на покупке билетов средствам.
Но я не радовался, я тосковал и ничего не мог с эти поделать. Я не мог понять, зачем ему это выздоровление в его годы, с его бедностью и в придачу с его слепотой. Не мог я понять и радостного текста сегодняшней телеграммы, и радости моей жены, которая, услышав мой отказ, сама побежала на телеграф, чтобы отправить в далекий город "нашу" безмерную радость.
Она удивлялась моей тоске, думала, что она от несварения желудка, и почему-то возмутилась, когда я ворчливо посоветовал отправить что-нибудь вроде "собрался помирать, так помирай и не морочь людям голову".
В общем-то, это меня не касалось: хочет жить, пусть себе живет. Пусть ходит под себя, ест манную кашу вперемешку с таблетками. Пусть родня радуется и шлет всему свету смеющиеся от счастья телеграммы. Мне-то что…
Моя тоска думала не об этом. Она глядела на реку, текущую в закат, и хмуро думала о чем-то черном и холодном, возможно, о земле или о глубине океана, где нет пестрящего шума и телеграфа. А река выходила из земли и уходила в океан, вырастая из крохотного ручейка в широкий спокойный поток — величественный и красивый. И вдруг ходящий под себя, слепой, трясущийся от внезапного выздоровления человек… Где ты, величие широкого потока? Где ты, бездонный холод смерти?
Река медленно краснела. Меня ждали дома, где не было тишины и свежести, которые так любит моя тоска. Я понимал, что она снова начнет рваться наружу, но ничего не мог с этим поделать. И я шел туда, где пестрящий шум и телеграф, и улица шла вместе со мной, и рвалась наружу моя тоска, и я не выдержал этой тоски и побежал. Мне хотелось обогнать улицу. Быть может, за ней то величие широкого потока?! Быть может, за ней меня ждут по-настоящему?!
Я бежал, подгоняемый тоской, а жуткий пестрящий шум бежал вслед за мною, пытаясь догнать.
Уже сдавало мое дыхание, а он все гнался и гнался, как вдруг передо мной возник телеграф. Глаза его светились, и тоска моя вырвалась наружу и потащила меня, безмолвного и напуганного, прочь от этих светящихся глаз, поперек пестрящего шума. И глаза эти видели, как пестрящий шум догнал меня, как он яростно взвизгнул и ударил железным кулаком мне в живот.
