Все хоругви стояли в белых новых чехлах, и этот белый цвет тоже напоминал о холоде.
Костёл был неприятно нов, весь блестел нестертой грубой позолотой, весь дышал краской, маслом, только что купленными материями, деревом едва внесенных скамеек. Гулкое эхо катилось под его сводами. Алтарь старо-розового тона, очень широкий и большой, напоминал гробницу. Над ним уносилась среди хора ангелов мурильевская Мадонна, с выражешем нежного экстаза, почти любовной радости. Искусственные цветы, некрасивые вазы, дешевые ковры, несколько раскрашенных и дурно исполненных статуй, также кощунственное безобразие картин Голгофы в коричневых рамах, – все это испортило чистую и прекрасную гармонию готического костёла.
Женщины и мужчины, еще одетые тяжело, тепло и грубо, пели длинную песнь, припев которой начинался словами: «Ach, Jezu, moj kochany!» Эти слова: «Ach, Jezu» мужской голос бросал с глубочайшим, почти негодующем, состраданием; Он возмущался незаслуженной мукой Иисуса. Он находил его милосердие чрезмерным.
«Это никогда не вышло бы так сильно и страстно у женского голоса», решила Мечка.
Она сидела, пронизанная холодом, сыростью, грустью и бессилием.
«Как я люблю костёл, – думала она с отчаянием, – как я люблю. Каждый камень здесь я готова целовать, вечность готова простоять перед этим на коленях!»
Блаженством и страданием наполнило ее воспоминание о ксендзе Иодко в комже и с лиловой стулой. Она боготворила его в конфессионале. Она опьянялась его мессой.
На другой день Мечка была уже далеко. Менялась местность, менялся климат. Мимо поезда бежали сады, белые от цветущих деревьев. На вокзале продавали ветки миндаля и сирени.
Мечка сделала остановку и поехала на лошадях до следующей станции.
Старые, громадные ароматные яблони высоко поднимались над плетнями. От них ветер приносил свежий, крепкий, чуть-чуть винный запах.
Встречались озера прозрачной, не очень глубокой воды, и деревья вокруг них казались растущими прямо из этой голубо-зеленой прохлады. Дорога часто была вся белая от извести. По краям ее росли редкие, скрюченные, толстые ивы. Мечку наполнила безудержная радость жизни.
Туда, где она была так счастлива с ксендзом Иодко, Мечка приехала ночью. Кипарисы казались черными, застывшими, строго-таинственными, как на гравюрах. А стены домов – мраморно-белыми, чуть-чуть с зеленоватым отливом при луне. Коляска медленно везла ее в гору. Скоро она начала различать шум ручья.
Бульвар и костёл были, значит, близко. В отеле ее помнили и ей обрадовались.
