Покинув чайхану, пробираясь обратным путём через гудящий, уже переполненный покупателями базар, Артур осознал, что напрочь разлюбил это место, которое раньше было исполнено для него экзотического очарования. То тупые, то хитрые физиономии продавцов несли на себе ту же печать алчности, как и у спекулянтов–перекупщиков на московских рынках, в кооперативных киосках. А здешние цветастые халаты и чалмы теперь воспринимались всего лишь как дешёвая костюмерия. Во всём вокруг незримо витал отвратительный привкус халтурно приготовленных мантов, так и не смытый из горла зелёным чаем.
Зато, когда он вышел с базара и, чтоб не идти прежним путём, повернул в другую сторону, перед ним за будочкой сапожника предстало дерево. Еще без листвы, оно было сплошь покрыто красными цветами. Цветы густо росли из сучьев, из ствола, словно торопясь известить мир о начале весны, первыми порадовать его красотой, не требуя взамен абсолютно ничего. Этот живой букет наглядно противостоял базару, и Артуру стало горько, что Анна, прожив на этой земле, никогда не видела такого дерева.
Несколько раз оглянулся на него. И пошёл через весь город к Ботаническому саду, где, как он вспомнил, работала одна из его прежних пациенток. Тем более что свободного времени было непривычно много. А ему хотелось куда‑то себя деть.
Артур не помнил, когда в его доме, в Москве, где собрались друзья помянуть на девятый день Анну, возник Иван Степанович Стах. Во всяком случае дверь ему открыл не он.
Состояние, в котором Артур тогда находился, допускало все на свете, и поэтому явление Стаха, то, как он помогал женщинам на кухне готовить закуску, как выносил ведро с мусором в мусоропровод, как потом сидел сбоку у стола, кряжистый, загорелый, то и дело зачем‑то посматривающий на часы, все это было странным, но казалось в порядке вещей мира, давно сошедшего с ума.
Последний раз он видел Стаха пять лет назад, когда тот провожал его в аэропорту этого самого города. Артур ещё не был женат на Анне. Стах не видел её никогда. И поэтому теперь Артуру легче всего было общаться именно с ним.
Поздно вечером, едва все разошлись, Артур стал стелить ему в спальне, куда до сих пор не заходил девять суток: страшно было заходить в эту комнату, где всё дышало Анной, из‑под тахты ещё торчали её домашние тапочки.
Как это ни удивительно, Стах не вырывал у него из рук чистые простыни, сидел в кресле, переодевшись в спортивно–тренировочный костюм, почему‑то продолжал поглядывать на часы.
