— Мои функции кончились, — сказал он, снимая с вешалки мой плащ.
— Извините, может, я в чём‑то виноват перед вами?
— Не знаю. Мои функции кончились.
— Вы мне столько открыли… Что же теперь со мной будет?
— Вас поведут. — Вслед за плащом мне была подана кепка.
— Кто поведёт?
— А это зависит от вас.
Хозяин отщёлкнул один замок, второй, снял цепочку, я ступил за порог, потом, пока дверь не успела закрыться, торопливо шагнул обратно.
— А если никто не поведёт?
— Ведут каждого. Только большинство не знает.
Дверь хлопнула. Послышалось щёлканье замков.
Фактически меня выгнали, выставили. Ни за что ни про что. При всём том было в этом что‑то смешное, несоразмерное значительности происходившего за эти четыре вечера.
«А может, он каким‑то образом узнал, что я всё записываю, возвращаясь домой? Но, с другой стороны, запрета не было…
Хотя ни одной книги, ни одного ксерокса, не говоря уже о папках, ничего не то что почитать — на дом в руки не давал, сам показывал и схемы, и фотографии. И слайды…»
Я подумал, что и теперь необходимо будет записать все, о чём говорилось в последний раз.
Стало так странно… И то, что я должен был записать…
И этот безысходный мрак начала московской зимы, откуда возникли лениво плывущие в позёмке огни. Странен был и сам повод для знакомства с этим человеком.
Месяц назад, будучи в командировке в Чите, увидел ясной морозной ночью золотистый чечевицеобразный предмет, висящий между землёй и луной… Вернувшись в Москву, стал спрашивать всех и каждого, что бы это могло быть. И получил от случайного знакомого телефон, который следовало теперь намертво вычеркнуть.
Словно впервые глядел я на приближающийся островок тепла и света, где уже виднелись силуэты водителя, пассажиров.
Задняя дверь автобуса сломалась в гармошку. Только сейчас я ощутил, насколько окоченели руки. Едва ухватился за поручень, давно приготовленный пятак выпал на мостовую из замёрзших пальцев. По счастью, немногочисленные пассажиры сидели лицом к движению. Можно было проехать и без билета.
Зябко притулившись на заднем сиденье у кассы, я подумал, что и в этом проезде «зайцем» есть нечто смешное, несоизмеримое с приобретённым за сегодняшний вечер.
С того места, где я сидел, скупо освещённый электричеством салон вдруг увиделся трубой, просто трубой на колёсах, отгораживающей от ночной стужи. Затылки пассажиров торчали над спинками сидений, совсем как в самолёте. Который тоже, в сущности, являл собой металлическую трубу с крыльями.
