Я предложил ей зайти в гости и посмотреть, как буду печатать сочинение.
— Довольно интересное зрелище, — заверил я, — поскольку умею печатать десятью пальцами.
— Одновременно? — спросила она.
Я кивнул.
— Это действительно потрясающе, — согласилась Синтия.
Она принесла какую-то свою работу и тихо сидела на постели, прислонившись спиной к стене, а я время от времени чувствовал, что она за мной наблюдает. Мы встречались, но практически не прикасались друг к другу. Я мог позволить себе коснуться ее плеча, проходя мимо в кафе. Брал за руку, помогая сесть в автобус. Иногда мы стояли рядом, глядя в звездное небо.
Ничего больше.
Мне показалось, что она отбросила одеяло, но я продолжал печатать сноску. И кожей почувствовал, когда она встала за моей спиной. Она обвила руками мою грудь, наклонилась и поцеловала в щеку. Я повернулся, чтобы встретить ее губы. Позднее, когда мы уже лежали под одеялом, но главного еще не случилось, она произнесла:
— Ты не сможешь сделать мне больно.
— Я и не хочу делать тебе больно. Не стану торопиться.
— Я не о том, — прошептала она. — Если ты меня бросишь, если решишь, что не хочешь быть со мной, не беспокойся. Сделать больнее, чем уже было, невозможно.
К сожалению, она ошибалась.
Со временем, когда я узнал ее лучше, и Синтия впустила меня в свое сердце, она рассказала о своей семье, о Клейтоне и Патриции и ее старшем брате Тодде, которого она то любила, то ненавидела в зависимости от обстоятельств.
Говоря о них, она часто путалась с временами.
— Мою мать звали… мою маму зовут Патриция. — Она конфликтовала с той частью себя, которая смирилась, поверив, будто они умерли. Искры надежды существовали подобно углям погасшего костра.
Она была членом семьи Бидж. Разумеется, это скорее походило на шутку, потому что большой семьи, во всяком случае со стороны отца, не существовало. У Клейтона Биджа не имелось ни братьев, ни сестер, ни других родственников, а родители умерли, когда он был совсем молодым. Им не приходилось посещать семейные сборища, спорить, к кому поехать на Рождество, хотя случалось, что Клейтону и на праздники приходилось по работе уезжать из города.
— Я и есть семья, — любил говорить он. — Больше никого.
Он не был сентиментальным. Никаких запыленных семейных альбомов с фотографиями прошлых поколений, вызывающими грустные воспоминания, снимков из прошлого, старых любовных писем к Патриции, которые следовало бы выбросить, когда она выходила за него замуж. Когда ему было пятнадцать, на кухне случился пожар, охвативший весь родительский дом. Память о паре поколений улетучилась вместе с дымом. Он жил сегодняшним днем и не пытался заглянуть в прошлое.
