— Имеет!
Больше я ничего не сказал. Сдержался. Но посуди сам, чего мне будет стоить это соседство в течение семи дней нашего пребывания здесь, в экуменическом центре, объединяющем всех христиан…
— До чего красивы монахи, — шепчет Надя, утирая слезы умиления.
В этот момент свет гаснет. Наступает полная тишина. В темноте каждый предоставлен самому себе, своим думам.
Пауза для медитации.
Постепенно глаза привыкают, и во мраке над тысячами склонённых голов начинаю различать золотистое свечение. Оно поднимается, ширится… Но тут вспыхивает электричество, из динамиков вновь звучит хор.
— Аллилуиа, аллилуиа…
Монахи поднимаются со своих мест, белой чередой уходят в сторону сцены, скрываются за высокой дверью. Богослужение заканчивается.
В густом потоке людей выхожу из этого то ли храма, то ли религиозного театра. Какое счастье вырваться из этого искусственного мира на свет Божий!
Сейчас, когда я вышел на вольный воздух, в мир утреннего света, увидел своих друзей — деревья, живущие вдоль длинной дороги, а за ними сочную, зелёную долину, простирающуюся сколько хватит глаз — до горизонта, я с особой силой ощутил красоту мира.
И вот ведь как бывает, не успеешь подумать о чём‑либо, тут же кто‑то словно подхватывает твои мысли. На свой лад.
— Не храм, а дом Божий! Вы почувствовали? Правда, замечательно?
— восторженно говорит Тонечка, нагоняя меня.
Соглашаюсь. Киваю.
— Чудесно! Так вот молиться три раза в день… Снова сподобилась. Целую неделю! Посмотрите вокруг, какие радостные, просветлённые лица у всех!
Покорно озираю идущих рядом. Вот отец Василий. Акын О'кеич. По- чему‑то подмигивает мне. Сталкиваюсь взглядом с Игорем. И вдруг понимаю — не только недели, двух дней не вынесу обязаловки, участия в этом действе.
Густой поток людей разделяется натри рукава, ведущие к трём огромным, похожим на цирковые шапито, брезентовым шатрам.
Один из них возвышается посреди поля. Туда‑то мы и сворачиваем за отцом Василием, проходим мимо стоящей у дороги четырёхгранной прозрачной будки с телефонами–автоматами, и я вспоминаю о том, что в моей записной книжке есть номер живущей в Париже бывшей пациентки
— Ирины. И в Нью–Йорк давно следовало бы позвонить, узнать, как себя чувствует Дженнифер. Беспокойство о ней всё время исподволь трепещет в душе. Последний раз звонила что‑то около полутора месяцев назад. Веселая, счастливая. Сообщила, что была в клинике, что анализы крови хорошие.
— Вы не знаете, где тут можно разменять валюту? — обращаюсь к идущей рядом Нине Алексеевне. — Нужно позвонить.
