Был у меня друг — мой духовный отец. Его убили. Была жена — упала мёртвой у подъезда нашего дома. Инфаркт.
Кроме тебя, никого не осталось. С тобой разговариваю, о тебе думаю.
Я в отчаянии от того, что творится в мире, от того, что творится со мной. Если бы я мог, подобно Роберту Льюису Стивенсону уехать куда‑нибудь на тропический остров, писать под сенью пальм у океана нечто вроде «Острова сокровищ»!
…Сижу дурак дураком с этой несчастной Олей. Сейчас автобус доедет до места. Зажжется свет. И все увидят меня с чужой женой на коленях. У людей ведь принято думать прежде всего что‑нибудь плохое, пошлое. Всем не объяснишь. Дурацкая, чаплинская ситуация. Вечно попадаю в такие.
Вот уже замелькали за занавеской редкие огоньки какого‑то селения. Автобус замедляет ход.
— Оля, Оленька… Кажется, мы приехали.
Она ещё тесней прижимается ко мне.
— Господа! — Хрипло возглашает Надя, и в автобусе загорается свет. — С приездом! Нас встречают. Просьба в салоне ничего не оставлять!
Георгий резко оборачивается. Секунду смотрит на нас с Олей. Потом вскакивает и на глазах у всех забирает от меня свою жену.
Автобус останавливается. Скажи, отчего я сижу как оплёванный? Разве я сделал что‑нибудь плохое?
Заставляю себя встать. Перекидываю через плечо ремень сумки. Выхожу последним.
Южная ночь. Стрекочут цикады. Неужели это я стою здесь, во Франции поодаль от наших, толпящихся под фонарём вокруг человека в монашеском одеянии со списком в руке? Даже тут один среди всех. Всю жизнь тянет к людям, в теплоту их муравейника. И всю жизнь отбрасывает.
Идет распределение — кто и где будет ночевать. Большую часть — всех молодых, в том числе и Олю с Георгием — уводят в темноту, в коттеджи. Остальным предлагают пройти в гостиницу.
Шагаю за всеми к белеющему сквозь ветки кустов и деревьев домику. Выясняется, меня поселили в одной комнате с Игорем.
Справа на сцене трепещут сотни свечей, а здесь, в полутьме длинного зала, похожего на громадный стадион, сидят тысячи людей со всего мира.
Череда монахов в длинных белых одеяниях торжественно движется по центральному проходу, рассаживается в высокие кресла.
Усиленные динамиками, раздаются молитвенные песнопения. Дивная музыка. Хрустальный детский голосок время от времени выводит — «Господи, помилуй…»
Я сижу на одной из ступеней амфитеатра. Передо мной море людей, расположившихся на полу. Кто сидит по–турецки, кто в позе лотоса, кто стоит на коленях. Тысячи белых, чёрных, желтолицых людей со всех континентов Земли.
