Оба были христиане.
Ты скажешь, снова я осуждаю. На этот раз Гете.
…Акын О'кеич сидит на месте отца Василия, болтает с Игорем. Откидное кресло пусто.
Пробираюсь вперёд по проходу между пакетами с покупками и провизией. Оглядываюсь. Наш священник в дальнем конце автобуса вместе с Мишей и компанией распевает что‑то духовное. Там же пристроилась Ольга.
На этот раз за рулём Вахтанг. Низенький крепыш с седой шапкой волос.
— Садись. Кури. Окно открыто.
Мы движемся вслед бесконечной череде автотранспорта. Перед нами красные огни стоп–сигналов, слева беспрестанно набегает слепящий фарами встречный поток. В темноте, то справа, то слева видны розоватые зарева городов.
— До Дрездена далеко?
— Не в Дрезден едем — в Нюрнберг. Не знал? Через час должны быть. Надежда сказала, там вас разберут ночевать по домам. Уже ждут, наверное. Опаздываем.
— Кто разберёт?
— Верующие. Такие как вы.
— А вы верующий?
— Как я могу быть верующим? Из Сухуми прогнали всех грузин. Дом сожгли. Имущество, какое было, абхазы растащили. Хорошо, в Москве Надя. Когда‑то у нас с женой отдыхала. Устроила. Работу дала.
— А где жена?
— Дал ей развод. Давно. До перестройки. Русская была. Клава. Работала в сухумском ботаническом саду. Один раз купил ей путёвку в дом отдыха. На двадцать четыре дня! Не хотела ехать. А я к ней хорошо относился. Уговорил. Поехала. Прошла неделя. Меня на автобазе все знали. Говорят: «Сумасшедший! Кто жену одну отпускает? Знаешь, чем она сейчас там занимается?!» Я ночи не спал. Не выдержал. Тайно приехал в этот дом отдыха. Вечером спрятался за кустами. Слежу. Смотрю — идёт по аллее. Рядом с ней две тёти–моти. Обо мне рассказывает, какой я хороший. Никто к ним не пристаёт. С этой минуты потерял я к ней интерес, скучно мне стало.
— Ну и ну! С Надей тебе лучше?
— Надя мне хозяйка. Я у неё в руках.
— Богатая?
— Смотри, вон они вокруг — настоящие богачи, капиталисты. Все на «мерседесах». Вот где жизнь! Надя говорит: «Увидишь рай на земле».
На некоторое время словоохотливый Вахтанг смолкает. Вскоре за каруселью дорожных огней возникает зарево большого города.
— Разбуди Колю. Пусть возьмёт карту. Вроде, подъезжаем.
Я прохожу в дальний конец «икаруса». Там у заднего окна на подвесной койке спит Николай. Бужу его. Возвращаюсь к своему месту мимо сидящей с молитвенником Тонечки. Губы её шевелятся.
Неожиданно меня прихватывает за локоть пузатый сатир.
— Как вы думаете, это представляет из себя какую‑нибудь ценность?
