— Друзья! Братья и сестры! — Отец Василий встаёт со своего места и, поправив крест на груди, обращается ко всем. — Давайте помолимся вместе,' чтоб не было никаких осложнений.
И автобус загудел вслед за ним.
«Отче наш! Иже еси на небесех…»
Вижу в окошко — таможенник, принявшийся было потрошить чей‑то чемодан, прислушивается, потом, махнув рукой, берет у Нади бумаги, уходит с ней в будку.
Мне стыдно. Ты поймёшь меня. Может быть, только ты и поймёшь.
Грубое крестьянское лицо отца Василия исполнено вдохновения. Поет, разделяя слова на слоги, дирижирует. Мелькает рукав его чёрной рясы.
— «И ос–та–ви нам дол–ги на–ши, я–ко–же и мы ос–тав–ля–ем дол–жни–ком на–шим»…
Отсюда, где я сижу, Акын О'кеич мне не виден. Наверняка поёт вместе со всеми. Почему бы и нет? А может, он молится не о том, чтобы таможенники скорей отпустили — о своём умершем отце? Хорошо его помню. Невысокий, вальяжный. Когда приезжал из своей Азии, где создал национальный балет и оперу, расхаживал по московской квартире в длинном халате с кисточками, попивал коньячок, заедал его лимоном, а нас, мальчишек щедро потчевал сушёной дыней и шоколадом. Жил он, как правило, там, в средней Азии с узкоглазой красавицей–женой. А мы с Акын О'кеичем год учились вместе в одной школе, в восьмом классе. У него увидел я первый в своей жизни магнитофон. С большими бобинами. Девочки валом валили в гости послушать джазики, потанцевать.
Потом и Акын О'кеич заделался композитором, популярным автором слащавых песенок, киномузыки. Был даже депутатом горбачевского Верховного Совета СССР.
Да, поёт. Повернулся на своём откидном кресле к отцу Василию, вторит:
— «И не вве–ди нас во ис–ку–ше–ни–е, но из–ба–ви нас от лу‑ка–во- го»…
Это я прозвал его Акын О'кеичем за то, что заискивает перед американцами. Входит в автобус Надя, возвращает нам паспорта. Поднимаются Коля с Вахтангом, который садится на водительское место.
Едем, наконец.
Не успели проехать метров двести, снова остановка. В отворившихся дверях появляется весёлый, толстый человек в форме.
— День добрый, Панове! Ваши паспорта!
Быстро движется по проходу, сверяет фотографию с лицом, шлёпает печаткой по странице паспорта, отдаёт.
Козыряет на прощанье:
— Щесливей дроги!
Скажи, отчего мы, люди, с такой бездумностью, не сговариваясь, ухитрились разгородить подаренное нам чудо — огромную вращающуюся планету — на зоны с охранниками, стреляющими смертью, загнали самих себя в тюрьмы государств? Человечество заигралось в дьявольскую, дурацкую игру.
