То, что связь между означающим и означаемым как двумя сторонами знака не является произвольной, было хорошо показано ... и в настоящее время не вызывает ни у кого сомнений. Более существенно показать, что языковой знак не произволен и в другом отношении - как целое (состоящее из означающего и означаемого) в его отношении к объективному миру.1
Это означает для нас следующее:
i) языковой знак имеет внутреннюю структуру (состоит из означающего и означаемого), элементы которой находятся в некотором отношении друг к другу;
ii) произвольность этого отношения ограничена;
iii) языковой знак состоит в некотором отношении к предмету внешнего языку мира;
iv) произвольность этого отношения также ограничена.
Первоначально вопрос, на который указал Ю. С. Степанов, может быть поставлен так:
Какие факторы могут ограничивать произвольность (iv)?
На первый взгляд, попытка ответа на этот вопрос сводится к традиционному спору между "натуралистами" и "конвенционалистами", восходящему еще к диалогу Платона "Кратил".
Натуралист Кратил утверждает, что в словах отражается "естественное сходство" между формой слова и изображаемой им вещью; возражающий ему конвенционалист Гермоген, напротив, говорит, что "какое имя кто чему-либо установил, такое и будет правильным"2. Аргументация Сократа в пользу натуралистов интересна, в частности, тем, что отправляется от тезиса об "инструментальности" языка: "имя есть некое орудие... распределения сущностей, как, скажем, челнок - орудие распределения нити"3. Поскольку язык является инструментом, а имена служат для различения вещей, которые они обозначают, то они не могут не отражать природу самих вещей.
Отыскав для каждого дела орудие, назначенное ему от природы, человек должен и тому, из чего он создает изделие, придать не какой угодно [образ], но такой, какой назначен природой4.
Из положений о том, что язык является инструментом, и о том, что любой инструмент должен отражать природу материала, с которым он работает (как челнок должен быть челноком, а не чем-то иным, чтобы разделять нити пряжи), следует, что знаки языка отражают природу обозначаемых ими предметов, и, таким образом, произвольность обозначения ограничивается самой природой обозначаемых вещей.
Наименование вещей должно производиться законодателем-номотетом, который "должен уметь воплощать в звуках и словах имя, причем то самое, какое в каждом случае назначено от природы"5: так же, как вещь отражает свою идею, имя вещи отражает ее идеальное название. Аргументация Сократа обнаруживает свою слабость там, где требуется пойти дальше и установить критерии правильности действий законодателя: критерии "естественности" имен. Основания, полагаемые Сократом для определения естественности (природной детерминированности) имен, носят сенсорный характер: одни имена воспроизводят предмет по звуку, издаваемому им в реальной жизни, другие - по его визуальной стороне и т.д. В ответ на резонное возражение оппонентов о том, что множество имен совершенно не напоминают (т.е. никак не воспроизводят на сенсорном уровне) обозначаемые ими предметы, Сократ ссылается на особенности употребления: иностранное происхождение имен либо на их изменение в процессе употребления, что затрудняет выяснение связи между ними и обозначаемыми предметами. Но без анализа природы значения - и, далее, без рассмотрения степени обусловленности этой природы - не обойтись:
