, и верно называет место, где томится Аня. Верно и то, что ее собираются увозить.
— Вот что, Федя, ты парень духовой[54], — польстил огольцу Зухер, — ты нам еще будешь нужен. Работа у тебя нынче есть?
Оголец предался на минуту важному размышлению; пыхая дымом папиросы, он сделал вид, что будто вспоминает, как у него нынче распределен рабочий день, и сказал, что «как будто нынче он не занят»...
— Отлично, — сказал Стасик, — из тебя выйдет крупный маз[55]. Ты возьми с собой Змейка и стремьте в переулке; если что, сюда.
— Лады.
Феденька-оголец ушел исполнять поручение Зухера. После его ухода Стасик сказал:
— По всему видно — придется на товарообман итти. У Серого ее не вырвешь.
Марк не понял, о чем идет речь: что за товарообман и кто Серый, — и потому согласился нерешительно.
— Ты в дело пойдешь? — спросил Стасик Марка, — хеврой[56] придется работать. У них халдеев[57] наверное не мало. Не сдрефишь?
— Нет.
— Малый ты не трус.
— А как мы ее из дома возьмем?
— Взяли бы, да она по деревьям да по крышам лазить не умеет, я думаю.
— Ясно. Чего же делать?
— А вот, что Федя принесет. Он с своей Верочкой еще перенюхается дотемна. Тут нам думать нечего — «по делу глядя», как у вас говорят, и поступим. А пока сиди здесь. Мне надо приготовить на всякий случай пыхтуна с вертуном[58].
После обеда Феденька принес от Веры известие, что «Серый» сегодня вечером повезет Аню куда-то за город, «на бал». Почему-то на своей машине Серый ехать не хотел, а заказал к одиннадцати часам вечера закрытую машину с автобазы № 5 в Каретном ряду. Где именно будет «бал» — Вере узнать не удалось, она слышала только слова: Троицкое шоссе и Лосинка. Эти новости, видимо, и взволновали и обрадовали Зухера.
— Прекрасно; значит, обойдется без товарообмана. Придется подобрать публику покрепче: Серый Волк пятеркой[59] играет как гантелью[60], — говорил задумчиво Стасик, поглядывая на Марка. Он пощупал ему руки и плечи. — Крепыш ты, а надо бы на твое место боевика, и не взять тебя мне жалко: как же, твою даму поедем брать, а тебя и нет. Уж это твоя честь — протянуть ей руку, чтобы высадить из мотора.
— Нет, уж я поеду! — сказал Марк угрюмо.
— Поедешь, если возьмут. Прощай до вечера.
Часы до вечера текли для Марка томительно и медленно; он почти не притронулся к еде, которой угощала его Христя, и только жадно пил чай — внутри его все горело от нетерпеливого волнения:
«Возьмут или нет?».
Стасик явился домой около девяти часов вечера и сказал Марку весело:
