— Нет! На пана работать я не буду! — твёрдо сказал Алексей сын крестьянина Тихона Харитоновича Данилкина.
— Как это так, не будешь? — Тихон Харитонович медленно опустился на деревянную скамью, опершись бронзовыми от загара трудовыми мозолистыми ладонями на свои колени, широко растопырив огрубевшие от работы пальцы. — На пана не будешь? А на кого же будешь? В пастухи, что ли, пойдёшь?
— На завод пойду, батя, на шахту! Но на пана? Никогда! Довольно, наработался!
— Ну что же, — после некоторого раздумья, сказал Тихон Харитонович, — дело твоё. Силком тебя не заставишь. Не того ты нраву. Я-то надеялся, ты подрастёшь, помощником мне будешь. А оно вон как вышло — не буду!
— Лёша, — встряла в разговор мать Алексея, — годков-то тебе сколько уж? Пора и о своей семье подумать. Жинку в дом привести, невестку, мне помощницу.
— Невестку. Помощницу. Сладитесь ли, мама?
— Сладимся, сынок, сладимся.
Высокий, стройный, чернобровый, с карими глазами, с непослушными кудрями, Алексей был головной болью не одной на выданье селянки. Не одна тайно или явно вздыхала по Алексею, не одна проплакала в подушку. Алексею же приглянулась Галя, дочка Полыниных. Та, что в прислугах была у помещика.
— Ну, — сказал Алексей, — посылайте сватов…
— Сватов? — встрепенулась мать. — Сватов? К кому ж это?
— К Полыниным.
— К Полыниным? Которые на другом конце села, что ли? У которых дочка в услужении у помещика? Не она ли?
— Она.
— И когда ж это она тебе приглянулась?
— Весной. На Красную горку.
Весна в тот год выдалась ранняя, дружная. Весеннее солнце щедро дарило своё тепло живой и неживой природе. Повсюду сошли снега. Вспаханная ещё осенью земля парила. Вернувшиеся первые вестники весны — грачи — чинно расхаживали по бороздам.
Старики, почёсывая бороды, опираясь на сучковатые палки, выползали из своих жилищ, усаживались на лавки у плетней и неспешно вели бесконечно длинные разговоры о том, о сём, обо всём и ни о чём.
— Когда японец пошёл на нас войной… — говорил один, из них, попыхивая самосадом, никогда не бывавший на той войне и смутно представляя, где она, та Япония. Но слушали его внимательно.
