— Эта штука приносит счастье?
— Ну да. Видишь же — на этикетке написано.
Жозетта приняла это как неоспоримую истину и посадила куклу к себе на кровать. Так вот, Саша Дарлингтон представлялся мне таким же амулетом, только живым: казалось, он в своей комнатушке тайно делает свое дело — дергает за веревочки, управляющие человеческими судьбами. Не могу объяснить этого никак иначе — слишком уж он был безобразен и мерзок. В пятнадцать лет мне было необходимо во что-нибудь верить, и я уверовал в Дарлингтона. Я никогда не приходил к нему с пустыми руками, всегда хоть какую-нибудь мелочь да приносил: американские сигареты, шоколад, который он обожал, или просто золотую монету, и ночью, когда мне не спалось, когда что-то грызло меня изнутри, когда я пытался найти смысл окружавшего меня хаоса, я нередко обращался к бедному месье Саша, возносил ему молитву, просил о помощи. Старый шут, разумеется, и не подозревал о том, что он для меня значил, мои подношения принимал как должное, с достоинством великосветской дамы, а со временем стал чересчур разборчивым, что обходилось мне довольно дорого. Должно быть, он считал, что я почитаю его как «великого актера немого кино». Он так много и убедительно говорил о Голливуде и своих друзьях: Евфрате Коэне, великом греке Папандопулосе и любезном Макинтоше Файне, — что они, все трое, постоянно снились мне по ночам, лысые, толстые, дымящие сигарами. Однажды я рассказал месье Саша об этих снах, и он сказал, высоко подняв палец и свои выщипанные брови:
— Именно так! Они ничуть не изменились! А вы не заметили, собака у Евфрата Коэна все та же — здоровенный дог, добродушный, хоть и свирепый на вид?
Нет, я не заметил, была ли у Евфрата Коэна собака, но в ту же ночь он приснился мне точь-в-точь с таким догом. Это ли не доказательство, что великий актер никогда не лжет! На другой день я рассказал об этом видении Дарлингтону, но он страшно удивился и, вскинув брови, спросил: «Какая собака?» Наверно, я действительно полюбил его, потому что, стоило мне подняться на четвертый этаж и услышать из-за двери шестнадцатого номера красивый женский голос, декламирующий:
Не кознями врагов отравлен я, не ядом —
Смерть у меня в душе, она все время рядом…
[7] —
как я сразу чувствовал себя не таким одиноким. У месье Саша была мания кем-нибудь нарядиться, загримироваться и в таком жутком виде показаться местным девицам. У него это называлось «играть в стрекача», и эти игрушечные побеги, видимо, доставляли ему немалое удовольствие. Ну а клиентов заведения, которые приходили невинно поразвлечься и вдруг натыкались на лестнице на одноглазого пирата или страхолюдную маркизу де Помпадур, не слишком успокаивали заверения девушек, что это-де «просто один псих ненормальный». Однажды я пришел к месье Саша в обеденное время и услышал через дверь голос королевы-матери.
