Теперь жизнь перевернулась и он сам очутился в новом для себя положении: бессильный и беззащитный, не имеющий надежды на помощь и всеми брошенный. Среди бессонной ночной тоски с самого дна души стала подниматься память о Зафире, как молчаливое указание на то, что он получает по грехам своим. Теперь, когда с Ивана спала сытая самоуверенность сильного мужчины, когда он понял, что такое быть преданным, ему стал раскаленным железом жечь сердце прощальный взгляд девушки. «Да ты же предатель, Иван, ты презренный трус, ты – Иуда, – шептал он сам себе. – Мать моя, мамочка, нет на меня суда за мое паскудство, за мое скотство. Не знаем, где наша погибель, говорил? – Все ты знал, знал, что идет ее погибель и сиганул в кусты, предал, предал». Черная боль позора заполняла его, хватала спазмом горло, и слезы текли по исхудавшему лицу. «Боже мой, Боже, – приходили в его голову слова, – как же мне быть, чтобы искупить все это? На все готов, на любую жертву, жизнь отдам, Господи, только пошли мне возможность очистить свою совесть перед ней».
* * *
Иван сидел в коляске и смотрел на вечернюю зарю, постепенно покрывавшую летний лес розовым маревом. В воздухе еще перекликались птичьи голоса, но над притихшими купавами деревьев уже опускался покой. Алый горизонт оделся золотым окладом, и светило погрузилось в него, как в купель. Последний солнечный луч спрятался вслед за светилом, осветив на прощанье подбрюшье облаков. Со всех сторон придвинулись сумерки, в лесу закричала выпь.
«Неужели эта красота появилась сама собой? – думал Звонарь, провожая глазами уходящие отблески заката, – такого просто не может быть. Если в мире есть красота, то это кому-то нужно. Ведь ничего не бывает просто так».
Раньше офицер советской армии Звонарь никогда не задавал себе подобных вопросов. Он любил свой очаровательный край за его лесные пейзажи, любил свою страну за ее города и села и за многое другое, что она ему дала, но никогда не задумывался о происходящем, полагая, что сам он существует в естественном ходе вещей. Теперь же, выбитый из этого естественного хода и оказавшийся наедине с собой, Иван переместился в другое бытие – в общение с окружающим его миром природы. И это общение стало ежедневно открывать ему свои простые и сокровенные тайны.
Глядя летними ночами на звездное небо, Звонарь стал думать, что, наверное, оно является окошком из его собственной жизни в бесконечность. Именно там, в черном пространстве, кроется загадка его появления на свет и, наверное, написана его судьба. Иван надолго замирал, глядя на звезды, и ему казалось, что он растворяется в этом космосе и летает в нем, как свободный дух. Потом, встречая рассвет, он думал, что звездное небо не смывается зарей, а прячется за светом и незримо присутствует в каждой секунде земного дня. Это простое открытие вдруг подвинуло его к пониманию огромности и вечности сущего. Оно необъятно в своих размерах и движется по каким-то неведомым законам, а он – всего лишь микроскопическая пылинка, даже меньше, чем пылинка в этом бесконечном мире. Но как же так? Ведь я – пылинка, наделенная разумом, а разум мой объемлет огромные пространства! Что это за чудо? Я – невидимый в своей малости, обладаю осознанием окружающей меня великости. Это взаимосвязь? Если это взаимосвязь, то для чего? Ведь в мире ничего не бывает беспричинно. Для чего мне, бесконечно исчезающей малости, дана сознательная связь с неизмеримой великостью? Каким образом в эту непостижимую великость улетает из моей души тоска по Зафире, и долетает ли она до нее? И почему я стал осознавать это только сейчас, оказавшись инвалидом? Или я именно для того стал инвалидом, чтобы осознать это? Какая сила руководила таким назначением?
