Непривычная озлобленность стала посещать сердце секретаря уездного комитета партии Семена Самошкина. Хотя чему здесь удивляться? Все, что случалось в уезде, неизбежным образом проходило через его ум и душу, заставляя их постоянно напрягаться. Постепенно нервы стали сдавать. Семен Кондратьевич по любому поводу нервничал, частенько пускался в крик. И хотя по нынешним меркам партийный стаж у Самошкина был солидный – он приехал в Окоянов из Нижнего в декабре семнадцатого, уже будучи год большевиком, – нужной закалки со всей этой нервотрепкой не хватало. Получая мандат в губкоме на создание партийных органов в Окоянове, Самошкин узнал, что эта «епархия» относится к самым отсталым и «неохваченным» территориям губернии. Несмотря на большое железнодорожное депо и несколько мелких фабричонок, большевиков в уезде не было. Напротив, здесь уже лет десять мутили воду эсеры. Их представители действовали не только в уездной столице, но и в крупных селах. Эти фарисеи стали подзуживать крестьян против большевиков еще в то время, когда входили в правительство. Не зря в уезде полыхнули бунты задолго до эсеровского путча в столице. Вообще говоря, эсеровская партия была главным виновником подрыва здоровья Семена Кондратьевича.
В апреле восемнадцатого на Окоянов накатил эшелон эсеров-савинковцев, сплошь состоявший из матросов, отправлявшихся в южные губернии на укрепление Красной Армии. Эсеры сделали остановку в уездном центре для пополнения запасов продовольствия, а также наведения надлежащего революционного порядка.
Свежеиспеченный партийный руководитель, тогда еще в качестве главы уездного Военно-Революционного Комитета, Самошкин хотел было придать делу необходимый законный ход и явился в штабной вагон матросов с предложением составить план действий прибывших революционеров. Свою дружину из двадцати вооруженных рабочих он не взял, полагая, что имеет дело с союзной партией. Здесь же его скрутили веревкой и бросили в тамбур, чтобы не мешал работать. В этом грязном и холодном тамбуре Самошкин пролежал всеми забытый два дня, пока матросы, упившиеся до зеленых чертей, хозяйничали в городе. Он уже изнемогал от жажды и голода, лизал набивавшийся через разбитое окно ночной снежок, и мысль о неизбежной кончине овладела его сознанием. Наконец, эшелон тронулся. Из вагона доносились пьяные песни и крики. Там никто не думал о том, что за стенкой, связанный по рукам и ногам, мокрый от собственной мочи, дышит на ладан начальник окояновского уезда. Потом матросы стали ходить по вагонам и обнаружили Самошкина. На станции Веселой, что в шести верстах от города, чья-то сильная рука выкинула его на насыпь, а эшелон деловито застучал колесами дальше.
