Он первым увидел ее, но не почувствовал желания уйти, а понял, что есть судьба, которая их сейчас сводит. Собрав в себе силы, Митя пошел ей навстречу. Анюта тоже увидела его, но ничего не изменилось в ее лице. Разве что убыстрился неспешный до этого шаг. Она сильно повзрослела. Раздалась в кости, пополнела в лице, приобрела осанку замужней женщины. В ней уже не было той юной прелести, хотя она оставалась по-прежнему миловидна.
Митя снял картуз, поклонился:
– Здравствуй, Анюта. Пришлось, значит, свидеться.
– Вижу, не больно ты этого хотел, Дмитрий Степанович. Все прячешься от меня.
– Не скрою. Встречи с тобой боялся. Совесть заела. Не знал, как в глаза смотреть буду.
– Неужели совесть в Вас проснулась? Вот некстати. Ведь как крепко спала. Никого не беспокоила. Может, Вы уж и жалеете сейчас о чем-нибудь?
– О чем жалею, в двух словах не рассказать. Сейчас я только одного хочу – у тебя прощения просить. Хоть как, хоть слезами, хоть на коленях. Прости меня, Бога ради!
Митя стал медленно опускаться перед Анютой на доски моста. Она испуганно ойкнула, схватила его за руку и не дала опуститься на колени:
– Что ты, глупенький. Что ты, встань. Пойдем, отойдем в сторону, вон на скамейку. Поговорим. Надо нам поговорить.
Они отошли к тротуару, сели на скамейку у гостиного двора Пантелеева и замолчали. Митя понимал, что главное уже сказал, а остальное все – ненужная словесная шелуха. Анюта сидела, опустив голову, и теребила поясок своего ситцевого платья.
Потом она вздохнула и начала тихим, полным обиды голосом:
– Сколько слов я тебе сказала, Митенька, когда ты меня бросил, не сосчитать. Сколько слез выплакала, лучше не рассказывать. Ты меня так подкосил, как никто не смог бы. Думаешь, я взаправду модисткой стать хотела, когда с тобой напросилась? Нет. Ты ведь моей первой любовью был. Сильный, красивый. Таинственный революционер. Как приедешь на побывку – сердце мышонком бьется. Так к тебе прижаться хочется, с тобой объединиться. Сколько себя помню в девчонках – только о тебе и мечтала. Вот и напросилась. А уж как счастлива эти две недели была – нет слов поведать. Целых две недели я истинную любовь знала. Может, это и немало.
Потом, когда уж от смерти очнулась, хотела тебя возненавидеть. Головой тебя проклинаю, а сердце не соглашается. Все любит. Стало меня на две половинки растаскивать. Так иногда тоска согнет, что возьму да и напьюсь.
А Миша-то мой – такой муж хороший. И добрый, и заботливый. Все мне прощает. Только характером слабенький, как ребенок. Нет у него характера совсем. Хоть веревки из него вей. Да я не вью. Мне самой нужно, чтобы из меня веревки вили. Тогда я живу. По твоим рукам я страдаю, Митенька. По твоей воле и по твоей ласке. Только нету их со мной. Правду скажу – все подменить тебя стараюсь. Как Мишенька в уезд – ко мне то один лесник, то другой шастают. Выпьем водочки да покуралесим, а с утра опять тошнехонько. Постылы они мне все, псы ненасытные.
