Мать с сынишкой, вернувшись к столу с кувшином восхитительного свежевыжатого сока, глядят на папу с дочкой в веселом замешательстве, отчего те, словно двое застигнутых врасплох заговорщиков, разражаются хохотом.
Затем через дверь, помещенную на сцене справа, входит пожилая соседка. В руке у нее – баночка с пилюлями, о которых она просто обязана рассказать всему семейству. Она напоминает, какие ужасные боли в спине ее мучили, – согнувшись в три погибели, хлопает себя по пояснице и корчит гримасу. Так все болело, словно ей в хребет кто-то спицы вгонял. Мать семейства сочувственно качает головой, зная, как страдала бедняжка. Но внезапно лицо пожилой соседки лучится радостью. Она постукивает по крышке баночки с лекарством и сообщает, что попила эти таблетки всего пять дней и ее состояние заметно улучшилось. Мать будто не в силах поверить: «Всего пять дней – и заметно улучшилось?» Пожилая соседка энергично кивает и распрямляет спину. «Видите? Боль совсем прошла».
Вся семья, а вместе с ней и «витринные мухи», уставились на склянку с пилюлями так, словно в ней – святая вода из Лурда. Пожилая соседка приподнимает баночку, демонстрируя ярлычок с логотипом «Дней» – чтобы ни у кого из зрителей не оставалось никаких сомнений в том, где именно можно приобрести чудодейственное обезболивающее снадобье.
Наконец Линда заставляет себя оторваться от этого зрелища, но ее внимание тут же привлекают другие витрины, где разворачиваются иные, по-своему увлекательные сцены. Семьи, парочки, друзья, вместе снимающие квартиру, отпускники на тропическом курорте, женщины в салоне красоты, служащие на рабочем месте, любители спорта в гимнастическом зале, школьники в классе, охотники за солнцем, облаченные в купальные костюмы и загорающие на узкой песчаной полоске под дуговой лампой (все они, разумеется, лицедеи), театрально восхваляют всевозможные товары, окружающие их в сказочных количествах.
До восьмилетнего возраста Линда всерьез думала, что эти люди живут в витринах. Хотя мать и уверяла ее, мол, это просто актеры и актрисы, Линда все равно упрямо верила, что эти люди с витрин, уходя с подмостков, и по другую, невидимую, сторону сцены продолжают быть точно такими же; это стойкое убеждение сохранялось еще долгое время после того, как выплыла наружу вся правда о Санта-Клаусе и Зубной Фее.[3]
Вспоминая сейчас свои детские заблуждения, Линда чувствует умиление и нежность к наивному созданию, каким она была в те годы, и одновременно поражается, как – учитывая полученное ею воспитание – ей удалось сохранять такие иллюзии до восьми лет. Впрочем, «Дни» всегда были для Линды волшебно-притягательным местом. Каждый год в начале декабря они с матерью отправлялись туда, как в паломничество, чтобы полюбоваться на рождественские витрины. В холодных декабрьских сумерках, закутанная так, что невозможно шевельнуться, Линда крепко вцеплялась в руку матери, и они переходили от витрины к витрине. Обойти все здание было немыслимо (маленькому ребенку трудно прошагать десять километров за один раз), но с каждым годом, по мере того, как Линда подрастала и становилась выносливее, они проделывали немного большее расстояние, чем в предыдущий раз. Так они бродили, держась за руки, останавливаясь у всех витрин, которые привлекали их внимание, и глазели на искусственные зимние пейзажи с голыми деревьями и хлопьями фальшивого снега или на уютные интерьеры, освещенные пламенем очага, где живые манекены украшали камин, или заворачивали подарки, или распевали рождественские гимны, – сцены, источавшие домашнее тепло и гармонию, в полную противоположность угрюмым рождественским дням у Линды дома, где ее отец в течение всего праздника скандалил и ворчал, как Эбинизер Скрудж,
