— Все вы как один заладили… Будь я суеверным, мне бы покоя не стало. Пьеса еще даже не репетируется.
— Вы попали в самую точку. Именно: «Все вы как один»… Начиная с меня — первой, кто прочитал вашу пьесу, отношение к ней у всех одинаковое. Ее ничто не может испортить — ни актеры, ни режиссура. Смущал только третий акт. А как только вы его переделали, все сомнения отпали.
— Когда вы прочли новый третий акт?
— Вчера вечером. Будь вы рядом со мной, я бы вас съела, — сказала она. — Я бы вас живьем проглотила. Ручаюсь, что на Зену Голлом пьеса произвела такое же впечатление, и она еще вам покажет. Ну что ж, если понадобится моя квартира, пожалуйста. Бэрри Пэйн не знает, где я живу.
— И в этом вы тоже все уверены, — сказал Янк Лукас.
— Я в этом больше других уверена. Говорила я вам, что она — это я двадцать лет назад. И не забывайте, что я — это она через двадцать лет.
— Нас поженили, а мы еще даже не знакомы.
— На этот счет я, может, и ошибаюсь. И если вы все-таки на ней женитесь, вряд ли вас хватит на двадцать лет. Или даже на двадцать месяцев.
— Не хватит ни на годы, ни на месяцы, потому что этого никогда не будет. Я уже был женат — и хватит с меня.
Она сощурилась и пристально посмотрела на него.
— Может, вам никто и не нужен. Мне это не приходило в голову, но, видимо, так оно и есть. Это иногда сопутствует гениальности, а вы, может, и гений. Да или нет?
Он долго молчал, прежде чем ответить.
— Задайте мне этот вопрос пьес через десять.
— Ответ хороший. Я его покупаю.
Он улыбнулся.
— Сейчас я гениален, пьес через десять, может, не потяну даже на «хорошо».
— Нечего размазывать. Я вас прекрасно поняла, — сказала она. Потом повернулась вполоборота и посмотрела через плечо на фотографии писателей, занявших свое место в ее жизни.
— И что же? — сказал Янк Лукас.
— Не все они были моими любовниками, но я всех их любила, и, по-моему, ваше место тоже здесь. Первое новое лицо за последние десять лет. Посмотрите, какие у них воротнички и галстуки. Как только они дышали?
— Некоторые, наверно, тяжело.
— Вот наглец. А ведь прав, сукин сын, — сказала она.
— Который из них поэт?
Она покачала головой:
— Его нет здесь. Он у меня дома, в спальне.
— Да? — сказал Янк Лукас.
— В рубашке, расстегнутой у ворота. Мне даже вспомнить тяжело, каким я увидела его в последний раз.
— Не надо мне объяснять. Я все понял по вашему рассказу.
— Верю вам. Что бы вы ни сказали, Янк, я, кажется, всему поверю. Пусть так и дальше будет.
