И даже неуверенность и застенчивость, с какой Луиза приближалась к его письменному столу, отличалась от ее обычной манеры поведения. От этого он занервничал еще больше.
Он услышал свой дрожащий голос, когда сказал:
— Луиза, ради Бога, в чем дело? Что-нибудь не так?
— Не так! А что теперь так? — Слезы заструились по ее лицу.
Чарльз взглянул на дверь у нее за спиной, оставшуюся открытой. Не войдет ли сюда сию минуту отец? Он торопливо пошел закрывать дверь, и она прочитала его мысли.
— Я одна. Твой отец в Вашингтоне. Я должна была прийти… Чарльз…
Когда он приблизился к ней, она умоляюще протянула к нему руки.
— Чарли, — повторила она.
Он мог поклясться, имя прозвучало, как «Шарли», точно так же, как в давно минувшие дни.
— Пожалуйста, не уходи… — последовала долгая пауза. — Не бросай меня…
Он не мог пошевельнуться. Его мысли пришли в такое смятение, что ему почудилось, будто он сходит с ума. Он не узнавал величественную Луизу Тауэрс в этой умоляющей женщине, простиравшей к нему руки. В глубине ее глаз таилась горечь и что-то такое, отчего он почувствовал себя виноватым.
— Луиза… — он подошел ближе, достаточно близко, чтобы ощутить нежный аромат сирени.
Он положил руки ей на плечи, потом взял за руки, мягко опустив их.
— Зачем все это? — прошептал он, отчаянно надеясь услышать ответ, который все поставит на свои места в этом безумном мире. — Ты знаешь, я только хотел помочь, сделать все, что в моих силах, как ты просила меня, чтобы Наташа почувствовала здесь себя, как дома. Почему все так ужасно получилось? Что она сделала, за что ты возненавидела ее? Что я сделал?
— О, Чарли, ничего, ничего…
Аромат сирени обволакивал его, он исходил от ее волос, кожи. Он заглянул в полные слез глаза Луизы. Дрожащим пальцем он коснулся ее ресниц. Она обратила к нему лицо, прелестное лицо, черты которого он так хорошо знал, но теперь на нем отражалось страдание, темные тени залегли вокруг глаз. Внезапно она обхватила его руками за шею; он почувствовал, как ее полные груди прижались к его влажной рубашке, мягкая шерсть ее свитера щекотала его кожу. Ее губы были приоткрыты, словно клюв голодного, жаждущего птенца.
Он ничего не мог поделать с собой. Он яростно поцеловал ее, словно желая растерзать рот, увлекавший его к гибели. Языком он раскрыл ее губы. Она отвечала с такой страстью, что он едва сохранял равновесие. Она походила на изголодавшегося ребенка, жадно поглощавшего ртом его поцелуи, но чем больше она теряла контроль над собой, тем больше его желание превращалось в смесь вожделения и гнева. Он желал ее, но в то же время он хотел наказать ее за каждый миг страстного томления, которое возбуждало в нем ее тело.
