Она казалась напряженной и с тревогой ждала новостей от Наташи, все еще находившейся в Братиславе. А та задержалась там из-за какого-то дурака бюрократа, которого не удовлетворили документы Юты, и он не был готов позволить Наташе выехать из страны на встречу со своей знаменитой сестрой без профессора.
Бенедикт не собирался пугать Луизу еще больше, но хотя сначала казалось, будто Дубчек добился некоторой передышки для осуществления своих либеральных реформ, теперь же русские снова поносили чешского лидера за «предательство интересов международного социализма» и выдвигали другие вздорные обвинения, называя его преобразования «служением империализму».
Бенедикт передал Луизе единственную хорошую новость, которую ему удалось узнать, рассчитывая, что она придет в себя, обретет дар речи и сможет говорить о чем-то еще, кроме спасительной миссии, которой он занимался в сотрудничестве с американским посольством в Праге, начиная с ранней весны.
— У тебя будет возможность с первых слов порадовать свою младшую сестренку: ее муж вернулся в Прагу и сейчас находится вместе с ее матерью и дочерью.
— Ой, как замечательно.
Луиза посмотрела на него так, как он всегда хотел бы, чтобы она смотрела: как на спасителя, божество, на мужчину, перед которым она навеки в долгу. Она взяла его под руку и положила голову ему на плечо. Он был доволен, что разрешил ей подстричь волосы, хотя с его стороны это была большая жертва — отказаться от удовольствия играть ее тяжелыми локонами. Стрижка подчеркивала безупречную симметрию ее головки, и это возбуждало его сексуально с первых минут, как она предстала перед ним в своем новом облике, воскрешавшем черты той Людмилы, уязвимой и наивной, в которую он так безрассудно влюбился.
Они занялись любовью сразу, как только приехали в роскошный номер отеля «Империал». Из-за того, что Бенедикт терзался ревностью и подозрениями, Луиза возбуждала его сильнее, чем когда-либо. Она не была похожа ни на одну из женщин, которых он знал: и в любви он редко чувствовал, что целиком обладает ею, даже когда слышал, как она кричит в экстазе, или тогда, когда он жестоко покидал ее, стоило ей приблизиться к оргазму, только затем, чтобы потом снова взять ее, когда она меньше всего этого ожидала — иногда спустя несколько часов, когда она уже была одета и собиралась уходить, когда он знал, что под элегантной одеждой она остается все той же трепетной, исполненной ожидания. Больше всего на свете его волновала мысль, что под сдержанной, часто холодной внешностью его жены скрывается ненасытное, вулканическое пламя, страсть, сильнее которой он никогда не встречал.
