– Ливер. Прекрати. Послушай меня, – в голосе Штерна слышится волнение. Ему надо, чтобы я его выслушала.
Его баскетбольные шорты заканчиваются чуть выше колена и кажутся более реальными, чем все его тело. Он сильно прибавил в росте к тому лету, когда ему исполнилось семнадцать, к последнему лету, лету, когда он умер. Он в клетчатой рубашке. В красную (оттенка знака «Стоп») и зеленую клетку. Рукава закатаны.
Я пытаюсь ухватиться за песок, чтобы найти точку опоры, но он просачивается между пальцами.
Мы нашли эту рубашку вместе. В торговом центре, на рождественские каникулы. Он перемерял с десяток других, прежде чем нашел эту, и потом носил ее каждый вечер, достаточно холодный, чтобы надевать фланель. Сейчас, конечно, и красное (как знак «Стоп»), и зеленое (как скошенная трава) стало серым. Белые полоски между квадратами серого я разглядеть не могу.
Штерна кремировали после того, как океан вышвырнул на берег его тело. Его тело – пепел. Тело Штерна – пепел. У Штерна нет тела. Штерн больше не существует. Я смотрю на юношу из пепла. Его нет.
– Ты должна помочь мне, Ливер. – Он говорит сдавленным голосом… голосом, от которого у меня сжимает горло. Слышать призрак моего лучшего друга – даже если он в моей голове и нигде больше, – который говорит так, будто ему плохо, это ужасно. – Я застрял. В месте, где меня быть не должно. Ты должна помочь мне выбраться оттуда. Думаю, я сейчас здесь, с тобой, по этой причине.
– Я не могу тебе помочь. Ты… ты не насто-ящий.
Я замерзаю. Мое платье мокрое, прилипло к коже, спина в песке. Я отказываюсь встретиться с ним взглядом, хотя чего мне действительно хочется, так это смотреть на него и верить, что он настоящий и живой, и обнимает меня, и мы держим в руках по банке дешевого пива, и горит костер, и рядом лежит доска для серфинга. Я снова щипаю себя, сильнее, чем прежде. «Почему я просто не могу проснуться?»
Штерн хмурится.
– Ты такая упрямая, когда думаешь, что права. – Он качает головой, его черные кудри мотаются из стороны в сторону. Кожа светится. – Всегда была такой упрямой.
Бум! Над нами внезапно взрываются фейерверки. Мне они всегда нравились. Только в прошлом году Штерн, и Райна, и я лежали на палубе яхты дяди П., смотрели на них, раскрыв рты, обращенные к небу, словно яркие звезды собирались приземлиться на язык, а потом растаять в горле, как сахар. Теперь все эти звезды для меня пепел. Я пытаюсь встать. В желудке жжет, и когда я наклоняюсь вперед, к коленям, меня рвет соленой водой.
