Уговоры не помогают. Вмешивается бабка Деша, и опять слышится голос деда Екима. Валя наконец разражается громким плачем. Между стариками вспыхивает ссора. Дед Еким ругается, бабка шлет проклятья. Можно подумать, что произошло нечто непоправимое…
— Положи ей в молоко какао, какао положи, говорят тебе, — кричит старик, раздражаясь все сильнее, — сколько нужно тебе твердить, что какао во сто раз полезнее твоего дурацкого чабреца!.. Какао положи, слышишь?
Валя притихла. Наверно, занялась разглядыванием ребенка, изображенного на коробке с какао. Но матери известно, что и какао не поможет.
Яна вслушивается, приподнявшись на локте. Новые просьбы и увещевания. «Ничего путного не выйдет из моей дочки!» — вздохнула она, сбрасывая с себя одеяло. Было уже совсем светло, солнце рвалось в комнату, спущенные белые шторы его не пускали. Но сияние летнего дня чувствовалось и сквозь преграду.
Яна быстро оделась и вышла в кухню. Как она и предполагала, Валентина оккупировала весь стол. Старики суетились около нее, не зная, как угодить. Молоко было разлито на клеенке. Бабка Деша вытирала его своим фартуком, сердито поглядывая на деда. Выходило, что тот был кругом виноват. Валя считала, что лужицу вытирать не следует. Из нее потечет речка через весь стол. В этот момент в кухне появилась Яна. Старики притихли, кричала только Валя — ей не позволяли водить пальцем по луже. Яна подошла молча, взяла дочку за ушко и поставила к стенке. Девочка раскричалась сильнее. Яна дернула ее за ухо. Потом ударила по руке, которой Валя отмахивалась.
— Ах ты поросенок, настоящим поросенком стала, — ворчала Яна, с трудом сдерживаясь, — стой смирно, а то как следует надеру уши!
Старики пробовали прийти на помощь, но Яна была неумолима.
— Будешь слушаться? — спрашивала она. — Нет? Ступай в чулан! Ступай в чулан! Иди и не оглядывайся. В чулан! — Зажатое ушко горело, девочка поплелась в чулан рядом с кухонькой. Там было темно, водились мыши! И Валя горько заплакала:
— В чулане мыши! Там темно! Ничего не видно!.. — Но мать была беспощадна.
Закрыв девочку в чулане, Яна вернулась в кухню и заявила обескураженным старикам:
— Завтра же отведу ее в детский сад, поняли? Совсем избаловалась!
Дед Еким и бабка Деша виновато помалкивали.
— А на днях и я уйду отсюда.
Дед Еким вздрогнул и шатнул к ней.
— Не могу я больше, — продолжала Яна, — не могу.
— Чего не можешь? — хмуро спросил старик.
— Ты знаешь!
— Ничего не знаю.
— Не могу больше тут оставаться. Ни для меня не будет добра от этого, ни для ребенка, ни для вас самих. Особенно когда вернется Борис.
