Борясь с ней, Борис выкрикивал:
— Аспарух!.. Беглишки!.. Куда ты пропал? Поди погляди, как эта кошка царапается! Иди же! Будешь моим свидетелем… Аспарух!
Аспарух как сквозь землю провалился.
Тогда Борис схватил Гиту за платье и поволок к вилле.
— Пойдем, мерзавка, я покажу тебя людям! Пускай поглядят на тебя, красотку!
Сначала Гита как будто покорилась, но, увидев светящиеся окна виллы, уперлась на месте и крикнула сквозь слезы:
— Этого удовольствия я тебе не доставлю!
Борис попытался пнуть ее ногой, но она вырвалась у него из рук и стрелой помчалась к лесу. Он кинулся было за ней, но она уже исчезла среди сосен. Водворилась тишина. Борис понял, что ее не догнать. Он выругался и в темноте, не разбирая дороги, побрел через поляну.
Лето, пахучее и сладкое, как пшеничная лепешка, уже близилось к концу, однако тепла еще хватало для яблок и розового винограда. Все еще вызревали помидоры, огурцы и молочная кукуруза, а вдогонку за ними — синие сливы и крупные сочные груши. Не иссякли земные дары, хотя лето в этом году нельзя было назвать особенно благодатным — мало было дождей и влажных ветров. Может быть, поэтому красные рассыпчатые арбузы были так сладки, будто их сахаром посыпали, а дыни, горками возвышавшиеся посреди базара, были такие ярко-желтые, словно из телег и грузовиков золото высыпали. Базар не вмещал всех плодов, и грибов было уйма — в последнее время перепадали неожиданные шумливые дожди, правда, такие короткие, что едва успевали омыть крыши и листья на деревьях.
Но счастливее всех оказались гусыни — гусята уже успели вырасти и плавали теперь по реке, не страшась нырять даже в глубокие омуты. Река не пересыхала и никогда, должно быть, не пересохнет, потому что начинается она где-то у снежных вершин да в заросших папоротником ущельях. Она шумела, переливаясь с камня на камень, увлекая с собой потоки и ручьи из всех теснин и овражков, и врывалась в город буйная, полноводная, играющая пеной и с таким неудержимым весельем, словно никогда не горевала и ни над чем не задумывалась. Повыше, у выхода из ущелья, она приводила в движение несколько сукновален и водяных мельниц, забавляясь ими, как перышками, будто и они были даны ей для развлечения, но, примчав свои воды к городу, где большие предприятия изрыгали в нее из своих утроб всякие нечистоты и ядовитые краски, она сразу усмирялась, одетая в бетон и гранит.
Когда-то, в былые времена, на городской окраине возле железнодорожной станции и ниже по течению тянулись огороды и пляжи, а теперь там сгружали песок и гравии и ссыпали в ямы городской мусор. Душно и смрадно было в этих местах летом, не лучше пожалуй, и зимой, да и весной, которая здесь почти не отличалась от дождливой осени. Особенно же тягостно было в конце лета, когда каждый день разгружали и загружали вагоны фруктами и овощами, лесоматериалами и тканями, пряжей и отбросами. Конечно, для таких, как Гатю Цементная Голова, привыкшего к трудностям своей профессии, ничего не стоило провести час-другой, а то и целый день на станции. Не смущало это и Геннадия, давнего приятеля Бориса, который и не желал для себя другого занятия, кроме работы грузчика. Они привыкли к дыму паровозов, гари и пыли, к запаху гниющих плодов, которые иногда привозили и сюда, в старый город.
