Его не покидала мысль разыскать Бориса и незаметно вызнать, не заподозрил ли он чего минувшей ночью. Хотелось как можно скорее рассеять всякие подозрения, чтоб Борис не раздул дела, придав ему такое направление, какого больше всего боялся Аспарух. А тут еще Гатю вдобавок; одна надежда, что возчик в последний момент порвал прокламации или, на худой конец, вспомнил о тюрьме, прежде чем разбрасывать их. И это в какой-то мере успокаивало его.
Аспарух шел быстро, то и дело вытирая свою лысую голову белым платком. От платка пахло духами, и это подбадривало его, напоминая про вчерашний ужин у Сокеровых, где Гита обрызгала всех какими-то новыми духами, не исключая и его, хоть они и были в контрах. Для того, наверное, чтоб пофлиртовать с Филиппом Славковым, который продолжал разыгрывать перед ней роль верного супруга. До чего они смешны оба! И эти «шутки амура»! Даже его, Аспаруха, вовлекли в такие глупости.
Он спотыкался о корни, выступавшие на тропинке, вытирал пот и чувствовал, как тошно ему становится от жары и всех этих историй, которые давили его, словно мельничный жернов.
Лучи солнца, поднявшегося уже высоко, пронизывали лес, и между сосен висела синяя дымка: пахло свежей смолой и сухими листьями. «Тихо, как в соборе», — думал Аспарух, глядя на высокие деревья; он готов был опуститься перед ними на колени и молить о покое, которого лишился, может быть, надолго. Человек суеверный, он верил в сны, гадал по руке, увлекался астрологией и гороскопами, предсказывавшими ему великое будущее. Аспарух придумал для себя плохие дни, плохие числа; тогда его особенно мучила смутная тревога, теснее обступали призраки пугающей неизвестности, как было и сейчас. Он чувствовал — произойдет нечто непоправимое, если он не сумеет хитроумно отмести все сомнения и догадки. Он верил в свою интуицию, которая ни разу его не подвела, Он складывал числа дней, часов и секунд и получал несколько трехзначных цифр, сумма которых представляла собой в его больном воображении цифру, не предвещавшую ничего хорошего. Чтоб уйти от призрака фатального числа, он прибегал к новым комбинациям и занимался этим до тех пор, пока в сердце его не вливалась новая надежда.
Тропинка вилась то вниз, то вверх, вела мимо уединенных скамеек, пробегала по скошенным полянам, где паслись стреноженные лошади, снова уходила в молчаливый лес, будто хотела спрятаться от солнца в тени деревьев, где было так тихо и спокойно.
Беглишки снял фуражку, чтобы освежить свою голову, которая словно огнем горела от всевозможных мыслен. Он торопился попасть в тенистую аллею — там прохладно и скорее можно дойти до общежития. Аллея была прямая, не очень широкая, обсаженная по обеим сторонам тополями, что делало ее похожей на туннель. Здесь всегда было тихо и безлюдно — Аспаруху это нравилось. Даже влюбленные редко добирались сюда, хотя для них были поставлены новенькие скамейки. Немногие умели, как Аспарух, ценить поэзию тенистой аллеи.
