— Alfred! Je pars! — произнесъ въ дверяхъ женскій голосъ, и вслѣдъ за этимъ черезъ комнату прошла поспѣшно сама г-жа Бреше. Она была очень нарядно одѣта. Шелковое платье ея было такое широкое и длинное, какого я никогда до тѣхъ поръ не видывалъ… Развѣ только на царскихъ портретахъ. Серьги у нея были длинныя, самой нѣжной работы; на плечахъ дорогой мѣховой воротникъ; а шляпка просто игрушка!
Зато лицомъ она была очень некрасива: худа, блѣдна; носъ слишкомъ длиненъ. Проходя, она едва-едва отвѣтила на нашъ почтительный поклонъ и сказала мужу что-то вполголоса по-французски. Я тогда еще говорить по-французски не могъ; но понималъ уже немного, когда предметъ разговора былъ не очень трудный.
Вслушиваясь въ то, что́ сказала француженка мужу, я запомнилъ два слова: «se morfronde» и «ces individus». Потомъ, разспрашивая, я узналъ, что первое значитъ что-то въ родѣ «возиться», «связываться», а второе «эти недѣлимые, эти люди», но съ оттѣнкомъ пренебреженія.
Итакъ, г-жа Бреше, мало заботясь о томъ, что мы могли бы и хорошо знать по-французски, такъ невѣжливо и дерзко выражалась о насъ въ нашемъ присутствіи. И эти люди, эти чиновники императора, эти защитники просвѣщенія и свободы хотѣли пріобрѣсти популярность у насъ на Востокѣ. Чѣмъ же? Хвастовствомъ, дерзостью, оскорбленіями и… католическою проповѣдью, прозелитизмомъ вѣры, которую (какъ будто мы не знаемъ этого!..) они у себя въ государствѣ всячески потрясли и стѣснили.
Не правда ли, какъ умно?
Г. Бреше тогда взялъ со стола свою шляпу и перчатки и сказалъ отцу:
— Если нѣтъ спѣшнаго дѣла, то извините меня. Зайдите въ другой разъ: я сдѣлаю вамъ нѣсколько вопросовъ, касающихся вашей родины.
Съ этими словами онъ вышелъ въ большую залу и вмѣстѣ съ женой и двумя кавассами важно спустился съ лѣстницы.
Осторожно, издали, спускались за ними и мы.
Поворотя изъ воротъ на улицу, мы увидали, что г. Бреше подалъ руку своей женѣ, и лицо его здѣсь на улицѣ, при видѣ встрѣчнаго народа, сдѣлалось уже не суровымъ, какъ дома, а вполнѣ свирѣпымъ. Кавассы махали бичами во всѣ стороны. Народъ разступался.
Не прошли мы и десяти шаговъ, какъ уже пришлось намъ быть свидѣтелями одной сцены, въ которой г. Бреше показалъ, какъ Франція защищаетъ вездѣ равенство и свободу.
Молодой деревенскій мальчикъ, куцо-влахъ, почти дитя, неопытный, повидимому, и совсѣмъ невинный, ѣхалъ на ослѣ своемъ, спустивъ ноги въ одну сторону съ сѣдла. Онъ, кажется, былъ утомленъ и дремалъ.
