И наргиле, раскуренный милымъ Ибрагимомъ, и чубукъ, набитый имъ, и кофе, поданный иногда имъ съ умильнымъ взглядомъ и поклономъ, казались для Рауфа-паши слаще, чѣмъ наргиле и чубукъ и кофе, поданные другимъ кѣмъ-нибудь, и бумага, написанная Ибрагимомъ, была всегда для Рауфа умнѣе и красивѣе, чѣмъ бумага, написанная другимъ писаремъ.
Между тѣмъ у Рауфа-паши росла единственная дочь. Она была немного моложе Ибрагима. Ростомъ она была высока и стройна; имѣла большіе и красивые глаза, но лицо ея было немножко рябовато. Скоро она уже перешла за тѣ года, въ которые вообще и христіанки и мусульманскія дѣвушки выходятъ замужъ; ей было уже около двадцати лѣтъ. Рауфъ-паша былъ богатъ, дочь была единственная, онъ прочилъ ее за Ибрагима и не торопился сватать ее.
Однажды паша призвалъ дочь и сказалъ ей: «Пора тебя замужъ отдать». Потомъ онъ повелъ ее въ одну комнату, изъ которой было окошко въ другое жилье, закрытое занавѣской. Онъ поднялъ занавѣску и сказалъ: «Смотри, вотъ тебѣ мужъ». Въ той комнатѣ, на диванѣ, сидѣлъ Ибрагимъ и читалъ книгу. Ему тогда было двадцать два года. Онъ былъ очень бѣлъ, черноокъ и чернобровъ, но слишкомъ блѣденъ и худъ. Дочь паши, живя съ нимъ въ одномъ домѣ, хотя и на разныхъ половинахъ, конечно, не разъ видала его и прежде. Турчанки все видятъ и знаютъ все то, что́ имъ нужно или хочется знать. Она отвернулась съ досадой и сказала: «заифъ-деръ» (слишкомъ слабъ, нѣженъ или худъ). Паша возразилъ ей на это: «Онъ еще почти дитя. Съ годами пополнѣетъ. Ты богата и отецъ твой паша; если я отдамъ тебя за сына паши или бея богатаго, что́ будетъ? Богъ одинъ знаетъ. Можетъ быть онъ уважать тебя не станетъ и всякое зло ты отъ него увидишь. Я старъ и умру: кто защититъ тебя? Ибрагима же мы нашего знаемъ, и онъ будетъ вѣчныя молитвы Богу возсылать за счастье, которое Онъ въ тебѣ ему послалъ!»
Дочь согласилась тогда, и такимъ образомъ Ибрагимъ сталъ зятемъ паши, сталъ беемъ. Предсказанія отца сбылись. Ибрагимъ очень пополнѣлъ, и такъ какъ ростомъ онъ былъ всегда высокъ, то самолюбивой женѣ теперь на наружность его жаловаться нельзя. Она смѣло можетъ любоваться имъ изъ-за рѣшетокъ своего окна, когда онъ ѣдетъ верхомъ по улицѣ, окруженный пѣшими слугами; и я любовался на него; вскорѣ послѣ пріѣзда нашего въ Янину я встрѣтилъ его на Крѣпостномъ мосту. Лошадь подъ нимъ была сытая и прекрасная, самъ онъ былъ дороденъ и красивъ, бурнусъ на немъ былъ хорошій, изъ тонкаго сукна, съ башлыкомъ и кистями. Лошадь слегка играла подъ нимъ, медленно и гордо выступая. Я позавидовалъ.
