Въ Янину пора было спѣшить: и вотъ мы всѣ трое тайно трудились съ утра ранняго; бросали тетради и опять брались за нихъ. Отецъ повторялъ: «Трудись, трудись, сынокъ мой, трудись, мой мальчикъ хорошій, для православія и для добраго консула нашего. Можетъ быть скоро будешь хлѣбъ его ѣсть».
И я съ охотой писалъ, поправлялъ и опять переписывалъ.
О турецкихъ злоупотребленіяхъ написали довольно много, но не слишкомъ преувеличивая. Отецъ Евлампій въ одномъ мѣстѣ продиктовалъ было: «Такъ изнываютъ несчастные греки подъ варварскимъ игомъ агарянъ нечестивыхъ!» Но отецъ велѣлъ это вычеркнуть и сказалъ: «Не хочетъ г. Благовъ такихъ украшеній, онъ хочетъ вотъ чего: въ такомъ-то году, въ декабрѣ мѣсяцѣ, турокъ Мехмедъ убилъ того-то въ такомъ-то селѣ, а турокъ Ахметъ отнялъ барана у такого-то и тогда-то!» О такихъ случаяхъ и вообще о томъ, чѣмъ христіане недовольны, написали мы доволно много; но отецъ находилъ, что эту часть онъ въ Янинѣ дополнить можетъ лучше, потому что въ самыхъ Загорахъ турокъ нѣтъ, ни народа, ни начальства, и случаевъ подобныхъ, конечно, меньше. Янинскіе же турки славятся своимъ фанатизмомъ, и городъ со всѣхъ сторонъ окруженъ не свободными селами, а чифтликами, въ которыхъ и беи, и полиція, и сборщики царской десятины легче могутъ угнетать народъ и обнаруживать, такъ сказать, удобнѣе недостатки, которыми страждетъ управленіе обширной имперіи. Даже насчетъ судовъ относительно Загоръ говорить было труднѣе, ибо въ то время, когда мы съ отцомъ занимались этими записками, у насъ не было еще ни мундира, ни кади; мы судились между собою въ совѣтѣ старшинъ по всѣмъ селамъ и только въ случаѣ обиды обращались въ Янину къ митрополиту или къ самому пашѣ, чрезъ посредство особаго выборнаго загорскаго ходжабаши, который для этого и жилъ всегда въ городѣ.
Наконецъ отецъ сказалъ: «Довольно!» Переправили мы еще разъ, спрятали тетрадки старательно и стали сбираться въ путь. Консулъ сказалъ, что черезъ недѣлю возвратится въ Янину другою дорогой, а мы прожили дома, трудясь надъ его статистикой, уже болѣе двухъ недѣль.
Итакъ пора! Уложились, простились съ матерью, съ бабушкой, съ сосѣдями и поѣхали.
Я былъ немножко взволнованъ и думалъ: «Какая, посмотримъ, будетъ тамъ судьба моя? хорошая или худая?»
Выѣхали мы рано и около полудня уже были у города.
Путешествіе наше было нескучное.
Непріятно было только въ это время года переѣзжать черезъ ту высокую и безлѣсную гору, которая отдѣляетъ нашъ загорскій край отъ янинской длинной долины; вѣтеръ на высотахъ дулъ такой сильный и холодный, что мы завернулись въ бурки и фески наши обвязали платками, чтобъ ихъ не унесло. Предъ тѣмъ, какъ спускаться внизъ, отецъ сошелъ съ мула, чтобы было безопаснѣе и легче; я сдѣлалъ то же и захотѣлъ послѣдній разъ взглянуть назадъ… Франга́деса нашего уже не было видно, и только направо, въ селѣ Джудилѣ, на полгорѣ, въ какомъ-то домѣ одно окно какъ звѣзда играло и горѣло отъ солнца.
