Я слушалъ.
И вотъ увидали мы оба съ Константиномъ, вдругъ — по Янинской дорогѣ, внизу въ долинѣ, со стороны села Джудилы, толпу всадниковъ. Они тихо спускались съ горы.
Скоро различили мы, что впереди ѣхали турецкіе сувари, конные жандармы, четыре человѣка. Ихъ можно было узнать по краснымъ фескамъ и чернымъ шальварамъ… За ними два человѣка въ красной верхней одеждѣ и бѣлыхъ фустанеллахъ. Потомъ ѣхалъ на рыжей лошади кто-то въ бѣлой чалмѣ и въ длинной одеждѣ, какъ кади или молла, такъ мнѣ издали казалось. А за нимъ еще люди, еще фустанеллы и вьючные мулы; пѣшіе провожатые съ боковъ прыгали по камнямъ.
Константинъ думалъ, что это какой-нибудь консулъ. Я полагалъ, что турецкій судья или другое мусульманское духовное лицо, судя по одеждѣ. Но старикъ нашъ настаивалъ, что это не турокъ, а непремѣнно консулъ какой-нибудь, и совѣтовалъ мнѣ побѣжать домой и сказать отцу. — «Можетъ быть и русскій, и отецъ въ домъ его приметъ».
Пока мы такъ совѣщались, всадники пріостановились въ долинѣ на минуту, сошли съ лошадей, и потомъ одинъ турокъ-сувари и съ нимъ одинъ молодецъ въ фустанеллѣ помчались во весь опоръ впередъ по нашей дорогѣ.
Тогда уже не было сомнѣнія.
Константинъ узналъ одного изъ кавассовъ русскаго консульства, Анастасія суліота. У него и грудь и поясъ блистали на солнцѣ серебромъ и золотомъ, какъ огонь.
Видно было, что и консулъ сѣлъ опять. Немного погодя, поскакалъ и онъ, а за нимъ и вся толпа. Только вьючные мулы и пѣшіе люди остались сзади.
Я побѣжалъ домой сказать отцу, но на пути уже меня обогнали кавассъ и сувари. Я показалъ имъ домъ отца, и они повернули къ намъ.
Какъ пожаръ у насъ сдѣлался въ домѣ! Консула русскаго у насъ въ Загорахъ никогда не видали.
Растворились наши ворота широко со скрипомъ и со стукомъ; отецъ новый сюртукъ надѣлъ; мать предъ зеркаломъ поправлялась; служанка по диванамъ въ большой залѣ бѣгала безъ башмаковъ и утаптывала ихъ, чтобы ровнѣе были; старушка Евге́нко новый фартукъ красный повязывала и кричала служанкѣ, чтобъ она въ маленькую комнату дрова на очагъ несла и чтобы шаръ-кейскій коверъ у очага постлала.
А ужъ по мостовой топотъ конскій все ближе и ближе. У меня отъ радости сердце билось.
Вышли мы всѣ за ворота и ждемъ. Отецъ тихо сказалъ тогда матери: — «Ты руку у него не цѣлуй. Это теперь уже не дѣлаютъ, а только пожми ему, если онъ тебѣ свою подастъ».
А я думалъ: «Какой же онъ человѣкъ этотъ намъ покажется? Гордый и грозный? Старый должно быть; и какими орденами царскими онъ будетъ украшенъ?»
