— Пусть будетъ такъ, — соглашался учитель.
Отца моего точно мы ждали каждый день… Два слишкомъ года прошло уже съ тѣхъ поръ, какъ онъ привезъ меня съ матерью въ Загоры и возвратился на Дунай. Онъ писалъ намъ, что на счастье его въ Тульчу пріѣхалъ недавно изъ Аѳинъ двоюродный братъ моей матери, человѣкъ очень богатый и съ вліяніемъ. Онъ купилъ себѣ домъ и открылъ на Нижнемъ Дунаѣ обширную торговлю хлѣбомъ, и думаетъ завести большую паровую мельницу на берегу рѣки. Быть можетъ, отецъ упроситъ его стать поручителемъ по дѣлу Петраки-бея и Хахамопула и тогда сейчасъ же пріѣдетъ самъ въ Загоры. Онъ писалъ еще намъ печальную вѣстъ о томъ, что глаза его очень слабѣютъ.
Наконецъ дождались мы отца. Пріѣхалъ онъ подъ вечеръ. Какъ мы были рады, что́ говорить! Онъ поцѣловалъ руку у коко́ны-Евге́нко, а мы всѣ, и мать, и я, и Константинъ-старикъ, у него цѣловали руку.
Матери отъ радости дурно сдѣлалось. Она сѣла на диванъ и держалась за грудь, повторяя со вздохами: «ахъ, сердце мое! ахъ, сердце мое!» Отецъ тоже вздыхалъ и улыбался и ей, и мнѣ, и всѣмъ… и словъ не находилъ. Такая была радость! Такой праздникъ! Боже! Кинулись мы потомъ всѣ служить ему. Кто очагъ затапливалъ, кто кофе варіть у очага садился, кто рукомойникъ несъ руки ему мыть, двое разомъ на одну ногу его бросались, чтобы сапоги ему снять. Сосѣдъ за сосѣдомъ въ комнату собрались, отецъ Евлампій, Стиловъ старикъ, жена его, дочери, сыновья, Несториди съ женой, все село, кажется, сбѣжалось… Двое цыганъ пришли, и тѣ сѣли на полу у дверей… И тѣмъ отецъ жалъ руки, и тѣхъ благодарилъ.
Всѣ его любили, потому что онъ не искалъ никого обидѣть и былъ очень справедливый человѣкъ.
Когда отецъ покушалъ и отдохнулъ, онъ разсказалъ намъ подробно, что́ случилось. Незадолго до отъѣзда его изъ Тульчи греческій консулъ уѣхалъ на два мѣсяца въ отпускъ въ Элладу и передалъ управленіе своего консульства англійскому консулу г. Вальтеру Гею. Валътеръ Гей этотъ родомъ изъ Сиріи (его мать была, кажется, православная изъ арабской семьи); человѣкъ онъ отчаянный и капризный, хоть и бѣденъ и семьей обремененъ большою, но всегда грубитъ всѣмъ и даже вовсе не въ духѣ своего правителъства пишетъ и дѣйствуетъ. Ему велятъ турокъ хвалить, а онъ ихъ порицаетъ и критикуетъ во всемъ. Ему велятъ быть осторожнѣе, а онъ, что́ ни шагъ, то опрометчивость, ссора, дерзость… Маленькій, желтый, сердитый. «Я самъ варваръ!» кричитъ онъ всегда. «Всѣ мы, европейцы, хуже азіатцевъ варвары! Оттого у насъ и законы хороши и строги на Западѣ, что изверга и разбойника хуже западнаго человѣка нѣтъ. Дай намъ волю, дай намъ волю только, и мы сейчасъ китайца за косу, негра повѣсимъ, пытки неслыханныя выдумаемъ, турку дышать не дадимъ, къ Пирею эскадру приведемъ изъ-за жида Пачифико. Варвары, изверги мы всѣ, европейцы, и хуже всѣхъ англо-саксонское свирѣпое племя… Дома мы смирны отъ страха закона… А здѣсь посмотри на насъ, кого мы только не бьемъ… За что́? За то, что насъ здѣсь не бьютъ». Однажды случилось, что австрійскій драгоманъ, сидя у него, замѣтилъ ему на это: «Невозможно, однако, согласиться безусловно съ этимъ». «Нѣтъ», говоритъ г. Вальтеръ Гей, «соглашайся безусловно!» «Не могу», говоритъ драгоманъ австрійскій. «Ну такъ пошелъ вонъ изъ моего дома! Развѣ за тѣмъ я тебя приглашаю въ домъ мой, чтобы ты противорѣчилъ мнѣ и безпокоилъ меня этимъ! Вонъ! Кавасы! выбросьте этого дурака за ворота!»
