Во всѣхъ движеніяхъ, во всѣхъ словахъ, во всѣхъ поступкахъ этого злого и тщеславнаго человѣка дышало такое глубокое презрѣніе ко всему нашему, мѣстному восточному, безъ разбора турецкое оно или греческое, что иного чувства онъ населенію и внушить не могъ. Были даже люди, которые утверждали и клялись, что онъ беретъ большія взятки съ богатыхъ турецкихъ подданныхъ, чтобы подъ разными предлогами вмѣшиваться въ ихъ тяжбы и дѣла и выигрывать для нихъ самые несправедливые процессы, благодаря безстыдной смѣлости своей съ турками.
Тѣ немногіе только люди, для которыхъ онъ за большія деньги дѣлалъ это, готовы были хвалить его, но не иначе, какъ лицемѣрно. Съ такими людьми онъ обращался еще хуже, чѣмъ съ другими, и одного изъ архонтовъ, обязаннаго ему подобнымъ образомъ, онъ своею рукой билъ гиппопотамовымъ бичомъ, преслѣдуя его съ лѣстницы за то, что тотъ осмѣлился сказать ему съ значительнымъ удареніемъ: «До сихъ поръ я думалъ, что консульство Франціи безусловно вліятельно въ конакѣ паши!»
Что касается до г. Бакѣева, то хотя его у насъ не считали ни способнымъ, ни энергическимъ человѣкомъ, но, по крайней мѣрѣ, никто не видалъ отъ него особыхъ оскорбленій, а всегда почти видѣли желаніе помочь христіанамъ.
Понятно, послѣ этого, какъ всѣ вознегодовали и почти ужаснулись, услыхавъ, что Бреше оскорбилъ управляющаго русскимъ консульствомъ.
Однако очень скоро всѣ мы узнали, что дѣло было не совсѣмъ такъ… Бреше не ударилъ г. Бакѣева, онъ сказалъ ему только: «Я сейчасъ былъ у васъ на квартирѣ pour vous mettre la main sur la figure».
Что́ хотѣлъ сказать этимъ злой Бреше? Хотѣлъ ли онъ передать по-французски презрительное восточное наше движеніе руки, когда мы говоримъ сердясь: «на вотъ тебѣ!» и накладываемъ всю ладонь на глаза противнику? Или онъ придумалъ этотъ странный оборотъ, желая замѣнить имъ слишкомъ ужъ грубое выраженіе «ударить васъ»? не знаю…
Но такъ или иначе, Бакѣеву было нанесено этими словами глубокое оскорбленіе.
Вотъ какъ это было. Бакѣевъ не умѣлъ жить по-своему, такъ жить, какъ жилъ г. Благовъ. Онъ не занимался живописью, не интересовался особенно нашими нравами, не любилъ утомляться ѣздой верхомъ по горамъ, не восхищался круговыми плясками нашихъ паликаровъ и не смотрѣлъ на нихъ по цѣлымъ часамъ, какъ Благовъ съ своего балкона. Бакѣевъ не предпочиталъ общество глупенькой Зельхи́, безумнаго, подчасъ утомительнаго Коэвино и юродиваго дервиша Сулеймана обществу консуловъ. Бакѣеву вездѣ нужна была Европа, вездѣ нужны были прекрасныя мостовыя; ему нуженъ былъ газъ, француженки, театръ (а Благовъ говорилъ архонтамъ: «Зачѣмъ мнѣ театръ искусственный? Здѣсь у васъ живой!»). Конечно, при такомъ взглядѣ на вещи Благову было весело въ Эпирѣ, а Бакѣеву скучно. Бакѣевъ давно уже отъ скуки очень часто посѣщалъ Бреше. Жена Бреше играла на фортепіано, которое для нея нарочно выписалъ мужъ изъ Корфу, и множество носильщиковъ за дорогую цѣну несли его черезъ наши горы на плечахъ своихъ. Бакѣевъ пѣлъ недурно, и они вмѣстѣ съ мадамъ Бреше занимались музыкой. Часто видали ихъ вмѣстѣ всѣхъ трехъ на улицѣ и, несмотря на косые глаза мадамъ Бреше, ея худобу и слишкомъ большой носъ, многіе воображали, что Бакѣевъ къ ней питаетъ
