Однако понемногу, понемногу… мои молодыя мысли… Ахъ, другъ мой! Не напрасно, конечно, молотъ столькихъ отцовъ церкви нашей сокрушалъ прекрасныя изваянія языческихъ боговъ!.. Конечно, не напрасно столькіе вѣка кипѣла борьба изящныхъ, но сладострастныть демоновъ Олимпа, противъ суровыхъ и чистыхъ угодниковъ распятаго Христа. Изваянные, видимые боги зла и наслажденія стали безсильны и не страшны. Ими можно украшать богатые покои, не боясь того, что отъ присутствія кумира скорѣе повѣришь въ его незримый, скрытый за прекраснымъ изваяніемъ, порочный идеалъ, не боясь, что повѣришь и поклонишься ему. Но самъ-то незримый этотъ идеалъ — обворожительный и лживый… Развѣ погибъ онъ навсегда? Развѣ не ежедневно, не ежечасно, мой добрый другъ, должны мы трепетать его? И развѣ не во всеоружіи того браннаго доспѣха, которымъ одѣть и покрыть насъ можетъ одно лишь ученіе церковнаго аскетизма (ибо оно не отъ міра сего), должны мы выходить на шумное состязаніе этой всюду сіяющей и вѣчно томительной жизни мірской? Однѣ скучныя рѣчи нравственнаго долга не могутъ овладѣть безпокойнымъ сердцемъ нашей юности и бушующей плотью молодечества нашего, когда нѣтъ надъ главами нашими еще иного закона. Когда нѣтъ такого закона, который не требуетъ ежеминутнаго разумнаго согласія съ нашей стороны (ибо при внутренней измѣнчивости самой сильной души человѣческой, что вовѣки, скажи, утвердится на ней?), а говоритъ намъ только: «Повинуйся, ибо Я такъ сказалъ!..»
Отецъ Арсеній мой въ началѣ вдовства своего прожилъ нѣсколько времени на утесахъ унылаго Синая и въ лѣсахъ Аѳонской горы. Простой и неопытный во многомъ житейскомъ, онъ былъ очень свѣдущъ и уменъ въ порядкѣ своихъ мыслей и въ области тѣхъ знаній, которымъ онъ посвятилъ себя.
Однажды, позднѣе, я спросилъ у него въ одну тяжелую для меня минуту:
— Старче мой! Скажи ты мнѣ искренно, именемъ Божіимъ прошу тебя, какъ ты думаешь, почему злые духи являлись глазамъ древнихъ людей, какъ увѣряетъ насъ священное преданіе, и почему не являются они нашимъ глазамъ?
Отецъ Арсеній взглянулъ на меня тогда внимательно и зорко. Въ глазахъ его, я помню, внезапно засвѣтился пламень нѣкоей радостной вѣры, и, поразмысливъ немного, онъ отвѣчалъ мнѣ такъ:
— Тогда у всѣхъ, и у самихъ язычниковъ, было много вѣры. Теперь люди стали немощны, и вѣра слабѣетъ. Земля сама старѣетъ, и люди стали скоро дряхлѣть и духомъ и плотью. Ослабѣли силы, ослабѣла вѣра. Теперь злымъ духамъ-искусителямъ выгоднѣе не являться намъ воочію… Они говорятъ себѣ: «И такъ хорошо!» Явись маловѣрному человѣку или безбожному демонъ воочію… и пойми онъ, что это демонъ, онъ послѣ этого станетъ вѣрить всему доброму крѣпче.
