Консулы остановились, и Бреше, повелительно обратясь ко мнѣ, съ уничтожающимъ взглядомъ и строгимъ голосомъ сказалъ:
— Voyons de quoi s’agit-il?
Я сказалъ только, что отвелъ въ митрополію одну турчанку, которая желаетъ обратиться въ христіанство…
— Et ce coquin de Déspot-effendi que fait-il maintenant?
Я сказалъ:
— Je n’en sais rien, monsieur le consul. Меня не онъ прислалъ, я самъ пришелъ.
— Онъ, я думаю, ничего не дѣлаетъ! — продолжалъ monsieur Бреше. — Онъ любитъ только, какъ всѣ они, чтобъ ему говорили: «Севасміотате! Паніеротате! Qu’en dites-vous monsieur Ашенбрехеръ? Vous en savez quelque chose vous aussi? Пусть будетъ такъ, мы займемся этимъ дѣломъ…
И потомъ прибавилъ съ презрѣніемъ и гадкою усмѣшкой:
— Надо, однако, согласиться, что все это ужасно глупо. И я полагаю, что перспектива стать вѣчно невинною и ежедневно обладаемою гуріей въ раю Магомета гораздо забавнѣе, чѣмъ проводить время въ томъ блаженствѣ созерцательномъ, которое обѣщаетъ намъ христіанскій клиръ… Sont-ils bêtes ces gens-la avec leurs conversions… Если бы тутъ была еще любовь какая-нибудь, какъ часто бываетъ, я еще понимаю… Ne serait-elle pas la maitresse de ce petit jeune homme par hasard? Cele serait moins bête…
Я съ недоумѣніемъ и горестью слушалъ, какъ попиралъ этотъ отвратительный человѣкъ наши священныя чувства, стоялъ въ почтительномъ молчаніи и съ радостью замѣтилъ, что Бакѣевъ даже и не улыбнулся въ отвѣтъ на грязную и безстыдную рѣчь Бреше; что касается до Ашенбрехера, то онъ улыбнулся насильно, покраснѣлъ и смутился; онъ былъ папистанъ, и жена его славилась у насъ какъ набожная католичка, которой чувство, съ одной стороны, доходило до фанатизма и противу насъ, а съ другой — принуждало ее иногда искать молитвы и въ православномъ храмѣ.
Помолчавъ Ашенбрехеръ обратился ко мнѣ очень вѣжливо и даже искательно и началъ разспрашивать: изъ какого квартала Назли и все, что́ я о ней знаю.
Обо всемъ томъ, что́ я зналъ про нее, я сказалъ, но, не теряя головы, я продолжалъ умалчивать и о томъ, что́ я видѣлъ и слышалъ въ митрополіи, и объ участіи попа Ко́сты и отца Арсенія. Я не хотѣлъ никого запутывать и боялся испортить дѣло. Но Ашенбрехеръ былъ лукавъ и льстивъ. Онъ очень тонко (и все съ самою сладкою улыбкой склоняясь ко мнѣ) разспрашивалъ меня, и такъ и иначе стараясь проникнуть въ какую-нибудь тайну, которую онъ подозрѣвалъ во всемъ этомъ.
— Вы, значитъ, сами отвели ее въ митрополію?
— Самъ отвелъ.
