Ахъ! Аманъ! аманъ! мой багдадскій другъ,
Ахъ! какъ лѣтомъ гулять хорошо…
Печальныя впечатлѣнія этого утра понемногу разсѣивались. Я видѣлъ, что разговоръ между старшими оживлялся; замѣтилъ, что г. Бакѣевъ смѣялся и говорилъ благосклонно съ моимъ отцомъ; видѣлъ также, что и самъ отецъ, слушая музыку и турецкія пѣсни, понемногу свѣтлѣлъ и успокоивался. Любя бѣднаго отца моего всѣмъ сердцемъ, я обрадовался; забылъ все худое и предался вполнѣ блаженной беззаботности…
Я выпилъ въ сторонѣ съ кавассами немного вина и началъ пѣть вмѣстѣ съ цыганами всѣ тѣ пѣсни, которыя зналъ; а зналъ я ихъ много еще съ дѣтства.
Завтракъ на открытомъ воздухѣ былъ очень оживленный. Музыка все время играла.
Отца, какъ старшаго по возрасту, посадили на лучшее мѣсто. Самъ г. Бакѣевъ любезно сказалъ ему:
— Мы всѣ яніоты; а вы гость. Займите мѣсто предсѣдателя.
Докторъ снялъ съ головы отца феску и воскликнулъ съ восторгомъ:
— Клянусь честью, я крѣпко люблю твою почтенную плѣшь, мой добрый Полихроніадесъ! Люблю твои сѣдые волосы, спадающіе по бокамъ такъ низко. Взгляните, м-сье Бакѣевъ, развѣ онъ не похожъ на великаго французскаго поэта Беранже? Клянусь честью! Взгляните всѣ… Это самъ Беранже!
Съ этими словами докторъ сорвалъ вѣтвь плюща, который стелился не подалеку по скалѣ, свилъ ее вѣнкомъ и увѣнчалъ отца, восклицая: «Беранже!»
— Я твоего француза Беранже не знаю и объ немъ не слыхивалъ, любезный мой другъ, — отвѣчалъ отецъ смѣясь. — Можетъ быть онъ былъ іезуитъ какой-нибудь…
— О! о! — закричалъ Коэвино, простирая съ хохотомъ руки къ небу. — О! Беранже іезуитъ! Беранже — пѣвецъ веселой доброты и военной славы… «Vous, que j’appris à pleurer sur la France!..» А! мой Беранже… мой благородный Беранже! Онъ выше Горація… Онъ полнѣе его; онъ возвышеннѣе!.. Могу такъ сказать… Да!
Господинъ Бакѣевъ пожалъ плечами и замѣтилъ на это доктору, что Беранже не стоитъ такъ хвалить въ наше время — онъ восхищался военною славой. «Кто же восхищается нынче военною славой? Нынче нуженъ прогрессъ, промышленность, всеобщее благо»… «Я не уважаю Беранже! Такой онъ французъ!» прибавилъ еще господинъ Бакѣевъ съ презрѣніемъ.
Меня ужасно поразила тогда эта рѣчь господина Бакѣева; несмотря на всю боязливость мою и невоинственность нашего загорскаго воспитанія, я безъ восторга не могъ читать о молодецкихъ подвигахъ нашихъ клефтовъ и въ первый разъ въ жизни услыхалъ, что военную славу неприлично воспѣвать въ стихахъ. Удивило меня также презрительное выраженіе Бакѣева: «такой французъ!» Вѣдь французы, говорятъ, самый образованный народъ въ мірѣ… Что́ жъ это значитъ? О, какъ многому, бѣдный Одиссей, ты долженъ еще учиться!
