Диплом юриста он в 1843 году все же получил. Тогда же ему удалось добиться от отца разрешения определиться на учебу в художественную мастерскую. Отец только оговорил за собой право выбрать учителя. Им стал Ремон, известный в ту эпоху представитель академической пейзажной живописи. В его мастерской начинающий художник пробыл всего несколько месяцев, но успел за это время приобрести необходимые профессиональные навыки, а вместе с ними и известную стабильность творческого импульса. Затем его учителем стал Луи Кабе, убежденный противник академической школы; он в числе других стал родоначальником реалистической французской пейзажной живописи, в которой Фромантена привлекали искренность, естественность и простота, отказ следовать каким бы то ни было рецептам, системам, предвзятостям.
Более серьезные занятия живописью все же не прекратили споров между отцом и сыном, и дилемма между обеспеченным будущим и неопределенностью, между духовными устремлениями романтически настроенной юности и трезвым практицизмом не была снята. Поскольку успехи Фромантена в живописи были первое время довольно скромны, он не располагал решающим аргументом, который бы позволил родителям разделить его надежды. Наконец такой аргумент появился.
Еще в начале своего пребывания в Париже Эжен познакомился с художником-ориенталистом Шарлем Лаббе, семья которого жила в Алжире, в городе Блида, расположенном недалеко от побережья. А в начале 1846 года Лаббе предложил Эжену съездить туда с ним по случаю одного семейного торжества, которое должно было состояться в марте того же года. Повторять приглашение не пришлось: Фромантен высоко ценил заморские акварели Лаббе, а кроме того, его внимание уже давно привлекали восточные мотивы картин Эжена Делакруа, Александра Декана, Проспера Марийя. Его манили наполненные солнцем пейзажи, поэзия экзотических странствий, а возможно, и смутная надежда найти там свою собственную тему.
Предчувствие его не обмануло: Алжир стал для него настоящей и самой главной художественной школой. Уже в одном из первых своих писем оттуда он высказал мысль, что, несмотря на работы предшественников, Восток еще только предстоит открыть в живописи. Его восхищало все: необъятные просторы равнин, горы, растительность, но прежде всего люди. Особенно его поразила печать достоинства, которой, казалось, были отмечены буквально все арабы, сколь бы жалки ни были покрывающие их лохмотья и рубища.
Первое путешествие в Северную Африку, осуществленное тайком от семьи, длилось чуть больше месяца. За путешествием последовала лихорадочная работа: Эжен стремился выразить в рисунках и картинах необыкновенные впечатления, полученные в Северной Африке. Главным его приобретением в этот месяц было ощущение внутренней свободы. Теперь он был вправе рисовать реальный Восток без риска впасть в подражательство. Все это явилось предпосылкой для необыкновенного прилива творческой энергии. «Не знаю, может быть, я и заблуждаюсь, — писал он в одном из писем отцу, — только мое путешествие, новая направленность моих мыслей, великолепный урок, полученный мною в этой стране интенсивного света, ярких красок и громадных форм, прогресс в моей работе, становящийся все более заметным с каждым днем, — все это рождает во мне новый порыв, стимулирует меня и придает мне силы»
