— Браво, — отозвалась она, не зная, что еще сказать.
Борн положил деревяшку на широкое плечо.
— Ты не воспользовалась шансом сбежать.
Пенелопа застыла.
— Нет. Не воспользовалась. Но это не имеет значения. Я за тебя не выйду.
Он расправил манжеты, аккуратно застегнул пуговицы и стряхнул с рукава влажное пятно.
— Это не обсуждается.
Пенелопа попыталась урезонить его:
— Из тебя получится ужасный муж.
— Я никогда и не говорил, что буду хорошим.
— Значит, ты готов обречь меня на несчастливое замужество?
— Если придется. Хотя твоя несчастливая жизнь не является моей прямой целью, если это тебя утешит.
Пенелопа моргнула. А ведь он говорит серьезно. Этот разговор происходит на самом деле.
— И предполагается, что это убедит меня принять твои ухаживания?
Он небрежно пожал плечом:
— Я не собираюсь дурачить самого себя и думать, будто целью брака является счастье одного или обоих супругов. Мой план состоит в том, чтобы снова присоединить земли Фальконвелла к имению. К несчастью для тебя, для этого нам требуется пожениться. Из меня не получится хороший муж, но при этом я не испытываю ни малейшего желания держать тебя в ежовых рукавицах.
У Пенелопы просто челюсть отвалилась. Он даже не пытается изобразить доброту. Интерес. Заботу. Она захлопнула рот.
— Понятно.
Борн продолжал:
— Ты можешь делать все, что поделаешь и когда пожелаешь. У меня достаточно денег, чтобы оплачивать то, чем любят заниматься женщины твоего типа, и не важно, чем именно.
— Женщины моего типа?
— Старые девы, мечтающие о большем.
В комнате словно не осталось воздуха. Какое ужасное, неприятное и абсолютно точное описание! Старая дева, мечтающая о большем... Словно сегодня вечером он стоял в ее гостиной и слушал, как Томми предлагает ей руку и сердце. И видел, как ее душа наполняется разочарованием и надеждами на что-то большее.
На что-то другое.
Ну что ж, это определенно совершенно другое.
Он протянул к ней руку, провел пальцем по щеке, и она вздрогнула от этого прикосновения.
— Не надо.
— Ты выйдешь за меня замуж, Пенелопа.
Она резко отдернула голову, подальше от него, не желая, чтобы он к ней прикасался.
— Это почему же?
— Потому, милая, — и в его голосе прозвучало темное обещание, когда он склонился еще ближе, ведя сильным, теплым пальцем по ее шее, по обнаженной коже над платьем, и сердце ее заколотилось еще быстрее, а дыхание сделалось прерывистым, — что никто никогда не поверит, будто я не скомпрометировал тебя целиком и полностью.
