Каждый раз, когда Альбертацци приходили на ужин, она поручала Тельме (ответственной в то время за кухню в доме Понтекорво) приготовить торт капрезе, от которого Флавио сходил с ума, а также кончу[4] и помидоры с рисом, которые обожала Рита. Однако она запрещала Тельме появляться в обеденной комнате, чтобы Рита не начала говорить что-то вроде: «Как ты можешь принуждать другого человека обслуживать тебя, даже не предложив ему сесть с тобой за один стол!» Зная, что она никогда не привыкнет к этим Ритиным высказываниям, Рахиль предпочитала не давать для них повода.
Именно на такой волне, в ту субботу, за несколько часов до окончательного краха, возможно, в силу некоего предчувствия Рахиль сделала все, чтобы воспрепятствовать приходу Альбертацци к ним на ужин. Она вовсе не была с ними в ссоре. Тем не менее ей было неприятно обсуждать юридические обвинения, которые уже были выдвинуты против Лео, не говоря уже о газетных заметках, в которых о нем говорилось. А ведь неслучайно Рита, с тех пор как вернулась с мужем из своего традиционного месячного путешествия в Южную Америку, осаждала ее телефонными звонками. Было очевидно — Рита хотела побольше узнать. Она часами держала Рахиль у телефона, не боясь даже долгих пауз, в надежде, что та нарушит свой обет молчания и выболтает какой-нибудь секрет, который ее так интересует. Очевидно, Рита надеялась, что подруга скажет хотя бы словечко о том, как ей плохо, начнет жаловаться, даже плакать. Но Рахиль точно не собиралась доставлять ей подобное удовольствие.
Но тот вечер? Боже, тот вечер стал настоящим кошмаром. Смогла бы она сдержаться перед этой гиеной — Ритой? Смогла бы не попасться в ловушку? Возможно, да. А Лео? Ему она не могла доверять. Предположим даже, что Лео смог бы себя контролировать и что Флавио (верный друг) оценил бы его сдержанность. Но только не Рита! Отпустить какой-нибудь отвратительный комментарий было в ее характере.
Рахиль в очередной раз вспомнила историю, которую, смеясь, однажды рассказал Лео. Это случилось много лет назад. Рита пригласила в ресторан избранный круг друзей, чтобы отпраздновать первое уголовное обвинение, выдвинутое против ее отца. «Ему дали три года, этому сукину сыну! — не переставала повторять она, напиваясь все сильней и сильней. — Кажется, что эта страна начинает что-то понимать. Возможно, тут еще не все потеряно. — И затем произнесла: — Наконец-то они заметили, с какими преступниками якшаются».
