— А некоторые даже не успели родиться… — сказал артист, увидев в толпе прохожих беременную женщину.
Философ промолчал. Он смотрел на человека, лежавшего на обочине. Глаза человека были широко открыты, в них еще жил страх смерти.
— Еще один скиталец смертью смерть попрал… — пробормотал философ.
— Ты забыл, что люди смертны?.. — сказал писатель. Он пленялся преходящей красотой этого мира. — Посмотри вокруг… как прекрасен этот цветущий луг, заросший гиацинтами… красота нас спасет…
— Красота кратка и мимолетна… — отозвался философ.
— Я все еще боюсь смерти, хотя уже давно умер или мне кажется, что я умер?.. — артист провел рукой по лицу. — Мне снился такой странный сон…
— Что тебе снилось?..
— Я видел свою смерть…
— Смерти нет… — сказал философ.
— Смерть — это убежище для смертных… — сказал писатель.
— И участь всего смердящего… — сказал прохожий. — Но продолжайте, почему вы замолчали?..
— Слушаю цикад…
— А вы что пишете?..
— Все что-то пишут…
— Одни пишут доносы, а другие допросы…
— Он пытается дописать книгу, у которой нет начала и конца… — заговорил артист. — К воде повествования как будто примешано вино… прошлой ночью он захмелел и уснул… и ему приснился сон, как будто он лежу на своем одре и листает эту книгу… ее только что напечатали… буквы казались живыми… они только что не говорили…
— Все писатели одинаковы… — сказал прохожий. — У меня брат был писателем… и что он мог?.. только пыль пускать в глаза…
— А что с ним случилось?..
— Он написал книгу эпиграмм и попал в немилость у властей…
— Я знал его… — заговорил старик в очках. — Наверное, вы помните эту странную историю с поджогом театра?..
— Нет… расскажи…
Старик в очках начал рассказ, привлекший внимание прохожих. Собралась толпа.
Старика слушали даже цикады.
— Умолчу о подробностях, чтобы не рисовать удручающую картину печали и слез. — старик в очках умолк.
— Жуткая история… я до сих пор не могу опомниться… — Артист невольно вздохнул. Что претерпевают в желтом доме узники, было ему хорошо известно.
— Я вам не верю… не мог поэт этого сделать…
— Мог и еще как мог… яд сочился из его стихов, а ему казалось, что он говорит нечто значительное… и он легко убеждал тех, кто был ему подобен… запятнал себя оргиями, бесстыдством и сознательным злодейством… пагубный был тип… правда, на какое-то время он стал порядочным евреем, но его разоблачили…
— Терпеть не могу евреев… прошлой ночью они распяли меня и проткнули бок копьем… — заговорил прохожий с иудиной бородкой.
