Меня усадили ужинать, и отец Хили принялся рассказывать о последнем матче, собравшем полные трибуны. Все вежливо слушали, даже домработница, но я видел, что мамаша думает в это время о каких-то своих делах, Хиля бросает косые взгляды на меня, а слабоумной девушке вообще все равно, что звучит во время еды, хозяин или радио.
- А твой папа, как я понимаю, старший дознаватель? - неожиданно сменил тему отец семейства и посмотрел на меня с добродушной хмуростью. - Я слышал, старший дознаватель живет в четырнадцатой квартире с женой и сыном.
- Да, правильно, - кивнул я.
- А мама чем занимается?
- Тоже в Управлении, в бюро пропусков.
Родители Хили переглянулись, и мать заулыбалась:
- Вот ведь как хорошо - муж и жена работают вместе! Я бы тоже так хотела. Эрик, почему ты ничего не ешь?
Передо мной на большой плоской тарелке, изукрашенной голубыми цветочками, лежала огромная, зажаренная по хрустящей корочки свиная лопатка и дымились три большие картофелины. Такого великолепия даже в нашей квартире не готовили, и я просто не знал, с чего начать, чтобы не выглядеть неотесанным. Каким-то внутренним чувством я понимал, что должен вести себя "подобающе", не восторгаться при виде свинины, не хватать куски руками, даже не смотреть на еду: голодные сглатывания - это для фабричных. И еще - я стеснялся Хили. В присутствии этого нежного болезненного создания мне казалось бестактным не то что есть, а даже дышать полной грудью. Она вся состояла из грустных глаз и ореола светлых волос вокруг маленького вытянутого личика - ну как при ней чавкать?..
- Спасибо, я, в общем-то, и не голодный.
- Нет уж, - засмеялся папаша, - голодный или не голодный, но попробовать ты должен. Это божественно! Ты такого нигде не ел, я тебе просто гарантирую!.. Давай, Эрик, не стесняйся. У нас в семье принято хорошо кушать.
И я сдался. Мясо оказалось мягким, тающим, настолько нежным, что я не мог понять, что чувствую - вкус или запах, так они сливались и перетекали один в другой. Оттенки каких-то приправ, ароматный сок, легкая кислинка румяной коричневой корочки - все это буквально ударило меня в мозг, заставило почти опьянеть, и я понял с удивлением, что центр удовольствия находится у человека не где-нибудь, а на языке.
Мамаша смотрела на меня со снисходительной радостью. А Хиля - и это было странно и даже противоестественно - в это время уплетала такую же лопатку, как у меня на тарелке, держа ее замасленными, цепкими пальчиками. Лицо ее горело таким здоровым аппетитом и удовольствием, что мысль о притворстве ради того, чтобы успокоить родителей, я сразу отбросил.
