— Не беспокойтесь, это другая бутылка. Коньяк отличный.
Он смущенно кашлянул и, взяв рюмку в руки, стал ее греть.
— Спасибо, но я за рулем. Это не отговорка, — выразительно улыбнулась я, — если только кофе.
Всеволод не поленился вызвать секретаршу. Вскоре она внесла серебряный поднос с двумя чашками, лимоном, пористым шоколадом, конфетами и фруктами. Мне жутко захотелось граната. Разломленный на несколько частей, он походил на распустившуюся розу. Сочные, бордового цвета зерна мерцали на солнце темными рубинами. Казалось, зрелая сила распирала плод и вот, взрезанный и явленный во всем своем жизненном блеске, он щедро и бесстыдно демонстрирует свои пурпурные внутренности.
— Это все для вас, — улыбнулся Всеволод, заметив мой жадный взгляд и робкий жест навстречу полыхающему гранату, — я схожу с ума только по «Реми Мартену», — с манерной меланхолией добавил он.
«Можешь себе позволить», — фамильярно заметила я. Не вслух, конечно.
— Спасибо, — снова поблагодарила я, пододвигая к себе тарелку с фруктами.
Плеснуть коньяка себе в кофе я воздержалась. Я не суеверна, просто вся эта история с отравлением на меня так неприятно подействовала, что пить этот дорогой коньяк мне не хотелось. Всеволод, видно, понял причину моего воздержания.
— Вы неверно думаете о «Реми Мартене», — с лукавой усмешкой сказал он.
— Я о нем вообще не думаю, — возразила я, с удовольствием высасывая сок из очередного гранатового зернышка.
— Нет, думаете, — не сдавался Хмельницкий, — именно думаете. Коньяк внушает вам страх, — он вздохнул.
— «Внушает» и «думаю» — это же разные вещи! — удивилась я.
— Нет, не разные. Вы приписываете коньяку свойства отравы. У вас он ассоциируется со стрихнином. Вы думаете о нем как о жидкости, содержащей в себе стрихнин, — пояснил он, — то есть вы думаете о коньяке не как о солнечном напитке, прекрасном напитке, — резюмировал он, — а как о содержащем стрихнин. Сама предметность коньяка для вас недоступна. Вы — пленница своей ассоциации. Это и есть мысль, но не идея.
— Оригинальное суждение… — вымученно улыбнулась я.
— Правильное, — самодовольно произнес Всеволод, — только это не я до такого додумался, это Декарт.
— Ага, — я кивнула, — был такой.
— Сцепку в человеческом мозгу ассоциаций, которыми человек привык манипулировать, он называл нечистым мышлением, — глотнув коньяку, сказал Всеволод.
Я не стала задаваться вопросом, что же такое чистое мышление, а перешла собственно к цели моего визита.
