Настя очнулась в какой-то темной комнате. Было ужасно холодно, собственно, от этого ощущения она и пробудилась. Она поняла, что полусидит на каменном полу, прислонившись спиной к стене. Руки у нее были туго стянуты ремнем.
Настя попробовала ими пошевелить и почувствовала, с каким трудом ей это удается. На запястьях виднелись темные полосы, пальцы ломило.
Одежда была мокрой — видимо, ее поливали водой.
От этого было еще холоднее, и Настену начала бить сильная крупная дрожь.
Во рту был какой-то отвратительный привкус, к тому же он был словно набит какой-то разбухшей ватой. Настя попробовала выплюнуть эту вату и с ужасом обнаружила, что это сгусток крови.
Она попробовала подняться на ноги, но тут же, застонав, опустилась на холодный пол — ноги затекли и ныли, а малейшее движение отдавалось чудовищной головной болью.
Настя подняла связанные руки и осторожно потрогала голову. Нащупала несколько шишек. Правая сторона лица казалась какой-то деревянной и чужой. Проведя по ней пальцами, девушка обнаружила большую опухоль.
Разом всплыли вдруг в голове все события.
«Отлично, — с горечью подумала она. — Просто отлично! Теперь меня привезли неизвестно куда, неизвестно зачем, и никто даже не знает, где я нахожусь! Никто не станет меня здесь искать!»
«Ни-кто, ни-кто, ни-кто», — отзывался в голове ритм, словно выбиваемый металлическими молоточками.
«Ну и пусть!» — с какой-то обреченной ненавистью подумала она и прислонила к стене голову, закрыв глаза.
«Ну и пусть, ну и пусть», — тут же начали отбивать молоточки. Сама, в конце концов, виновата. Потом ей вдруг пришла в голову мысль, что ее, скорее всего, здесь убьют. Может быть, предварительно изнасиловав. «Как нелепо! — думала она. — Умирать, даже не зная за что. Да еще и от рук этих выродков… Может, все-таки хоть мучиться не заставят?»
Легче не стало, но и хуже тоже — были полнейшая апатия и безразличие, и хотелось уже любого исхода, лишь бы побыстрее. Она сидела с закрытыми глазами, уронив голову на колени. Никаких посторонних звуков до нее не доносилось.
«Интересно, сколько я так сижу? И когда за мной придут? А что, если вообще не придут? Мало ли что может быть… И я так и сдохну в этой комнате, даже не увидев больше белого света…»
Почему-то именно мысль о том, что она никогда не увидит яркого солнечного света, заставила Настю встрепенуться.
«И что, ты позволишь так с собой поступить? — спросила она сама себя. — Ты позволишь так легко забрать свою жизнь? Да ты просто тряпка и ничтожество в таком случае! Сидишь тут и нюнишь, как последняя мямля! А если бы видела мать?»
