— Да нет, — махнула она рукой. — Просто я поражаюсь, какие вы все наивные… Не был мой отец никогда большим специалистом по мертвым языкам. Тщеславным — да. Но о мертвых либо хорошее, либо ничего. Правда, меня эта поговорка всю жизнь бесила своим безграничным лицемерием!
Она так грохнула по столу чашкой в сердцах, что я вздрогнула, испуганно уставившись на ни в чем не повинный фаянс. Слава богу, чашечка устояла перед гневом своей владелицы.
— Так что давайте договоримся, что вас интересует — правда или ложь?
— Правда.
— Что ж… Так вот вам правда — я любила своего отца, потому что он был жертвой никчемной присказки — что ничто непременно должно стать чем-то. Иначе — плохо дело. Вот он и вылазил из кожи, чтобы стать этим «чем-то». Моя мать тоже стала жертвой этого глупого стремления. Она-то была профессорской дочкой. Тогда состоялся первый акт купли-продажи. Поскольку за моего папу она вышла, чтобы спасти своего отца от неминуемой гибели. И всю жизнь страдала от него, точно так же, как потом страдала я. Нет, он не был совсем плохим человеком. Просто система моральных ценностей у него была, как у большинства, немного деформированной. Он — как бы это выразиться? Умел оправдывать себя в своих же собственных глазах.
Она прервалась и, заметив мои удивленные глаза, рассмеялась:
— Вы, наверное, удивлены? Я не произношу панегириков в его честь… Хорошо, раскрою вам тайну…Вы были влюблены в детстве?
Я кивнула.
— Значит, неплохо помните, как это бывает. Он кажется тебе совершенным. Красивый, благородный, умный — и какая беда, что на сорок лет тебя старше? Семилетние барышни не обращают внимания на это. Когда он приходил к нам, я забиралась к нему на колени и, не скрывая восторга, млела от счастья, пользуясь привилегиями своего нежного возраста…
— Как его звали? — тихо спросила я, уже предчувствуя ответ.
Она покачала головой.
— Об этом потом. Сейчас я вам объясню, почему я так противоречиво отношусь к своему отцу. Только это не для печати, хорошо?
— Вы можете это не рассказывать, — поспешила я. — Не все тайны можно и нужно раскрывать.
— Саша, я ведь одинока. Только Бог да я. Как вы думаете, кому, кроме вас, интересны бредни семидесятилетней старухи? Да еще о своей младенческой любви… Я всю жизнь была дочерью Потырина, не смея даже отказаться от этой фамилии. Разговаривать сама с собой? А потом тебя упрячут в психушку, потому что даже вот эта паршивая квартира кому-то нужна — чтобы сделать евроремонт, и… Ладно, не будем об этом. У вас хорошая мордашка — располагающая к откровенности, я бы сказала. И я очень рада, что эту книгу собираетесь писать именно вы, потому что я устала от юных приспособленцев, не смеющих возразить, или — наоборот, от людей, делающих себе состояние на чернухе. Ни тем, ни другим я не скажу больше ни слова…
