— Но он убил ее, деточка! И ничего с этим поделать нельзя…
— Я так не считаю…
Ох, до чего мне хотелось сейчас расплакаться!
Хотя, если разобраться, «что мне Гекуба?»
А вот поди ж ты, к глазам подступают слезы, и я чувствую себя одинокой воительницей, чьи усилия заранее обрекают на провал даже те, в чьем лице я надеялась если не обрести союзников, то хотя бы увидеть немного сочувствия!
Впрочем, в глазах Воронцова-старшего оно было, это несомненно. Он сочувствовал мне как маленькой идиотке, увидевшей на одну минуту его сына и влюбившейся в него.
Собственно, об этом он меня и спросил:
Не влюбилась ли я в его сына?
— Нет, — ответила я. — Я просто ненавижу несправедливость.
— Ну, хорошо, — кивнул он. — Проходите в комнату. Я постараюсь вам объяснить, почему я уверен в вине сына. Но ради всего святого, не смотрите на меня как на врага! Я меньше всего на свете желаю Игорю беды. И искренне хотел бы, чтобы все в его судьбе изменилось. Но мой сын уже совершил то, что совершил. А я достаточно разумный человек, чтобы не отвергать объективную реальность!
— Значит, вы ненавидите несправедливость… — сказал он, когда мы вошли в комнату, заставленную книгами. — Смею вас заверить, я отношусь к этому же типу людей.
Я взглядом пробежала по корешкам книг. Хозяин комнаты явно был увлечен философией. Но что меня немного удивило — так это то, что наряду с Брянчаниновым и Лосским мирно соседствовали Блаватская и Андреев («Врага надо знать в лицо», — сказал Воронцов, заметив мое удивление), а на отдельной полке стояли тома Антисфена, Диогена, Кратета и другой «кинической братии».
Похоже, отец Игоря всерьез увлекался «киниками».
— Я могу печалиться о судьбе моего сына, хотя, на мой взгляд, он поступил подобно Эзопу. Знаете, как он погиб?
Я кивнула.
— «Где здесь пропасть для свободных людей?» — процитировала я. — Вы считаете, что Игорь тоже выбрал эту самую «пропасть»?
— Именно так, — кивнул он. — Хотя, очевидно, я наделяю своего сына не свойственной ему силой характера. Может быть, он просто не выдержал той бездны лицемерной жестокости, в которой последнее время его вынуждали жить. Его — и его детей. Понять его можно, потому что…
Он встал и, не договорив, спросил:
— Вы будете чай с травами?
— Только, если можно, без них, — попросила я. — Травы расслабляют. Сразу хочется спать, а сон для меня пока — непозволительная роскошь…
— А как же с рецептом Грина? — улыбнулся он. — «Красивые девушки должны много есть и много спать»?
